Куда идём?

Но и эта внутренняя, духовная, идеальная, как сейчас бы сказали — виртуальная родина была для нас так дорога и значила для нас так много, что помогла народу выстоять и в гибельной трудармии, и под комендантским надзором, и в десятилетия не знавшей просвета дискриминации.

Но нас лишили не только большой и малой родины. Постепенно, методично в нас уничтожали — кусок за куском — нашу внутреннюю родину, единственную нашу опору в жизни. Нас лишили родного языка, национальной культуры, запретили нашу историю и литературу, исключили возможность национальной жизни и живого общения. А лишив нас национального прошлого и настоящего, уничтожили затем и последнее, что в нас еще было, что еще поддерживало нас, выполняя, пусть символически, функцию родины, — уничтожили надежды на национальное будущее.

Нас лишили надежд, и вместо их тепла и света в нас осталось только холодное понимание целесообразности

для России решения нашего вопроса. Достаточно ли этого, чтобы говорить о родине, о патриотизме?

Родина еще может быть нам возвращена — это мы понимаем, пусть уже давно и не сердцем. Но будет ли?

Конечно, за 60 последепортационных лет в каждого из нас отдельно мощным потоком, не через наше национальное, как должно бы быть, а вытесняя

его, влились могучая история, культура, литература, искусство и главное — русский язык России, во многом возродив в нас чувство большой родины. Но при насильственности этого процесса, при постоянной временности нашего проживания в тех или иных местах России, при отсутствии собственной территории, для привязки духовных элементов большой родины чувство это остается неполнокровным, не имеющим прочной опоры.

Не чувство родины и не чувство патриотизма движет нами и при выезде в Германию. Историческая родина и родина — порой очень разные понятия. И жизнь это подтверждает самым суровым образом: уже при оформлении документов на выезд, уже при входе в германское консульство — какие очереди и какой тон общения чиновников там, где стоят российские немцы, и там, где идут "контингентные".

И прибыв в Германию, российские немцы не имеют никакой базы для возрождения этих чувств. В самом деле, литературный немецкий язык Германии — не родной язык российских немцев. Ее сегодняшние культура, литература, искусство, обычаи и традиции — совсем другие. Не будет в Германии и привязки "внутренней родины" к какой-либо земле — российские немцы, для скорейшей "интеграции", т. е. ассимиляции, принудительно расселяются по всей территории Германии, и никогда у них не будет там собственной территории.

Не нужна там никому и наша история. Так что и в Германии ничего из того, что составляет для нас чувство родины, не получает благодатной почвы, не наполняется жизненными соками. В том числе и последнее, что движет многими при выезде, — надежды на свое, родное, немецкое будущее.

Более того, ненужным и чуждым воспринимается там и все российское в нас, наша "внутренняя Россия". Нас вынуждают отказаться там и от нее. И получается: из нас выскребают, выжигают окончательно все, что было в нас, — и российско-немецкое, и российское, и немецкое.

Возможно, чувство родины и сможет после таких варварских, нечеловеческих операций когда-нибудь снова возникнуть у людей, но не как у российских немцев, а уже как у "интегрированных" граждан Германии; и не у живых поколений, а только у будущих. Если в Германии к тому времени кто-либо вообще еще будет знать, что такое чувство родины и кто такие немцы. Живым же после России в любой стране трудно, как если после просторной квартиры переедешь в маленькую комнату: пусть даже она уютна и хорошо обставлена, все равно задыхаешься…

Что же делать с этим треклятым выездом, доставляющим столько проблем каждой стороне и не решающим ни одной проблемы ни у кого? И нужно ли что-то с ним делать? Может быть, пусть себе идет? Когда-нибудь все равно выдохнется?

Выдохнется. Но никаких проблем так и не решит. А ведь речь идет о будущем целого народа; речь идет о серьезнейших интересах, хотя бы экономических, России; речь идет о многих вопросах для Германии. Поэтому, может быть, и стоит на него воздействовать? Хотя бы чтобы исключить его вынужденность, его насилие над судьбой конкретных живых людей?

Можно бы попытаться предложить разные хитрые и простые вещи для уменьшения выезда.

Допустим, Германия, если она действительно страдает от въезда российских немцев, могла бы в значительной части снять притягательность (или вынужденность) выезда выравниванием условий жизни хотя бы пенсионерам через адресную помощь (доплаты к пенсиям, на лекарства, например, в рамках помощи пострадавшим от войны); это могло бы обойтись очень недорого по сравнению с затратами на обустройство переезжающих в Германии и уберечь многих людей от ломки всей их жизни из-за вынужденного переезда. Но все это будут лишь конфетки умирающему, когда требуется кардинальное оперативное лечение.