Куда ведет кризис культуры? Опыт междисциплинарных диалогов

Вадим Михайлович сказал, что утопия возникает там, где побеждает свобода. Если так, то я не знаю, что делать с утопиями Томаса Мора и того же Кампанеллы. Можно ли их трактовать в духе победы свободы?

Вадим Межуев: Истина, красота — это тоже утопия?

Андрей Пелипенко: Это идеи. А утопия — это не просто провозглашение какой-то идеи, какого-то идеала, это всегда какой-то проект, ориентированный на осуществление. Так вот, сейчас этот, условно говоря, аттрактор засох окончательно.

Вадим Межуев: Свобода, равенство, справедливость — это все утопия?

Андрей Пелипенко: Нет, утопия — это, повторяю, проект общественного устройства, сконструированный на основе этих идеалов, которые заменили идею Царства Божьего. Отсюда, однако, вовсе не следует, что любой социальный проект — утопия. Например, у США был проект Града на Холме, отнюдь не утопический. Он имел лишь некоторые черты утопии, но в основе своей был, скорее, реалистическим. И он реально воплотился в жизнь.

Вадим Межуев: А почему Декларация прав человека и гражданина не есть утопия?

Андрей Пелипенко: Потому что ее действительно пытаются соблюдать. Точнее, ее навязывают, заставляют соблюдать.

Вадим Межуев: Вас заставляли жить и при социализме, но от этого он не переставал быть для вас утопией.

Андрей Пелипенко: Видите ли, меня заставляли соблюдать моральный кодекс строителя коммунизма, который был утопией и который я не соблюдал. А Декларация прав соблюдается, хотя и не везде.

Игорь Клямкин:

То, что утопическое сознание умерло, опровергнуть трудно, но и то, что оно не может воскреснуть, доказать не легче. В таких спорах, как ваш, победитель окончательно определится разве что в финальной точке человеческой истории.

Пока же мы можем доказательно размышлять лишь о том, почему в разных культурах возникают разные типы утопических проектов, и почему одни из них, как проект Просвещения, хотя бы частично воплотились в социальную реальность, а другие, как «русская идея», остаются интеллектуальными упражнениями отдельных мыслителей. И еще о том, почему воплощениям одних проектов (того же проекта европейского Просвещения) уготована сравнительно долгая жизнь, а у других (скажем, у большевистского или нацистского) эти воплощения оказывались исторически ситуативными.

Послушаем Алексея Алексеевича.

Алексей Кара-Мурза:

«Настоящие русские европейцы термин „русская идея“ никогда не употребляли, причем сознательно»

Я задаюсь очень конкретным вопросом: а что стоит во главе угла в тексте, который мы обсуждаем? И отвечаю: во главе угла здесь стоит Россия. Следующий вопрос: кто такой в этом тексте сам автор? Мой ответ: в этом тексте Вадим Михайлович обнаруживает свою европейскую идентичность. И это самое главное, что выступавшие до меня коллеги, к сожалению, не уловили. Он делает очередной шаг в своей серьезной, я бы даже сказал титанической, работе. В очередной раз он доказывает, что Россия имеет шансы стать частью сначала европейской цивилизации, а потом вместе с ней идти к цивилизации универсальной. Но я хочу сразу разграничиться с Вадимом Михайловичем, обозначив точку зрения, которой руководствуюсь сам.

Я тоже убежденный европеист. И тоже считаю, что у нас есть возможность доказать, что мы — часть европейской цивилизации. Однако идея универсальной цивилизации мне не близка. Я полагаю, что существует несколько цивилизаций, но в этом раскладе Россия имеет шансы оказаться с Европой. Вместе с тем я не сторонник их, цивилизаций, противопоставления и противник концепции, согласно которой они обречены на вечную борьбу. Я — сторонник диалога цивилизаций, даже очень разных.

С моей точки зрения, каждая цивилизация борется в первую очередь со своим собственным варварством. На мой взгляд, Европа — это союзник в нашей борьбе с нашим варварством. А любой изоляционизм от нее — союзник нашего варварства. Чем больше в России изоляционизма, тем больше в ней варварства. Поэтому цивилизационное противопоставление России и Европы, звучащее из уст убежденных европеистов (а сегодня такое звучало) воспринимается мной с горечью. Так мы можем перегнуть палку и вообще перекрыть себе дорогу к цивилизации. Для меня «сверхидея» состоит как раз в том, о чем на первом семинаре говорил Михаил Афанасьев: в истории России можно и должно найти козыри, которые позволят нам реализовать здесь полноценную Европу.

Таким образом, мы с Вадимом Михайловичем не во всем совпадаем, но идем параллельными дорогами в одном направлении, соглашаясь в главном: Россия и Европа могут и должны найти возможности формирования некоей цивилизационной общности. Другое дело, что конкретные пути такого поиска, которые выбирает профессор Межуев, всегда почему-то самые сложные и не самые, по-моему, перспективные.