Куда ведет кризис культуры? Опыт междисциплинарных диалогов

Так вот, когда мои коллеги — сторонники концепции «локальных цивилизаций», здесь присутствующие, — говорят, что Россия цивилизационно не Европа, они абсолютизируют особенности именно «русской власти», между тем как профессор Межуев, наоборот, абсолютизирует культурное единство России и Европы, уводя на задний план различие властных конструкций. Кстати, что представляло собой «вырождение русского славянофильства», о котором Межуев говорит вслед за В. Соловьевым? Это когда культуроцентричная идея Ивана Аксакова сменилась властецентричной концепцией Николая Данилевского. Ранние славянофилы работали в логике идей и культуры: по их мнению, петровская государственность и петровская бюрократия, пришедшие, между прочим, с Запада, задавили у нас русскую культуру. Они — культуроцентричные люди, и они — антиэтатисты. А что говорили Данилевский, потом Победоносцев, а вслед за ними и другие новейшие самобытники?

Они говорили и говорят о том, что интеллигентская культура (в том числе, по-видимому, и мы с Межуевым как ее носители) подрывает в России какие-то «государственные интересы», государственное мышление, государственные приоритеты. Такие речи — это, конечно, культурная деградация, это полная «перекоммутация» всех русских смыслов. Приоритет культуры меняется на приоритет власти и государственности. И что такое русское «евразийство», при этом тоже становится понятным. Это культурное мифотворчество во имя апологии русской власти: не зря же «евразийцы» заявляли, что Чингисхан был русским правителем.

Поэтому когда мы говорим «Россия и Европа», надо объяснять, о чем идет речь, — о европейской культуре или о европейской государственности. В Европе ведь тоже люди разные: там есть не только культурные интеллигенты, но и достаточно жесткие геополитики, которые, конечно, пользуются тем, что русские интеллигенты обожают культурный Запад. Прав был один из поздних славянофилов Владимир Эрн, когда написал свою известную работу «От Канта к Круппу». Он показал, что за разговорами о том, что Кант нам культурно близок, нам могут подсунуть уже не Канта, а Круппа. В Европе тоже есть не только культура, но и государственность со своими особыми интересами.

И, наконец, о наших днях. Помните о заказе Ельцина на формулирование «национальной идеи»? Почему ничего не вышло? Да потому, что идея — это, как правильно отметил Вадим Михайлович, феномен культуры. А ее захотели создать административными средствами.

Игорь Клямкин: Все-таки в докладе Межуева намечены контуры определенного проекта. Суть его в том, чтобы «русской идеей» в процессе диалога с Европой обогатить западную цивилизацию. С тем, чтобы в итоге получилась цивилизация универсальная. Как вы к этому относитесь?

Алексей Кара-Мурза: Я так понял докладчика, что России предстоит сначала стать частью европейской цивилизации, а потом уже вместе с Европой строить цивилизацию универсальную. Но я думаю, что интеллектуальная технология, предлагаемая Вадимом Михайловичем для достижения этих благородных целей, — одна из самых неудачных из всех возможных. Не нужна для этого «русская идея». Ни у одного из серьезных отечественных европеистов — даже не либерального толка, а типа Алексея Хомякова или Ивана Кириевского, понятие «русской идеи» не фигурирует. Оно им было не нужно.

Вадим Межуев: О «русской идее» начал говорить Достоевский…

Алексей Кара-Мурза: Но если вы и Достоевского сюда подключаете, то я тогда вам не помощник. Потому что Достоевского сюда упаковать — значит угробить сразу европейскую идею как таковую. По отношению к людям, которых вы хотите отмыть, т. е. к ранним славянофилам, «русская идея» вообще не релевантный термин. Они его никогда не употребляли. Употреблять же его начали люди как раз антиевропейского склада.

Вадим Межуев: «Русская идея» — название лекции Владимира Соловьева, которую он прочитал в Париже. Я бы не назвал его антиевропейцем.

Алексей Кара-Мурза:

Соловьев предлагал русский мессианский проект, призванный соединить нашу православную духовность с универсалистскими принципами римской теократии. Вы же сами об этом написали, обнаружив здесь крен к национализму.

А вообще «русская идея» появляется в России тогда, когда русский имманентный европеизм, который действительно был у ранних славянофилов, уже кончился. И со временем русские европеисты окончательно поняли, что игра с самим этим термином может сослужить им плохую службу. Повторю: настоящие европеисты данный термин не использовали, причем сознательно.

Вадим Межуев: Это не славянофильский термин, конечно. Однако я ведь и не говорю, что он славянофильский.

Алексей Кара-Мурза: Но вы же, используя его, хотите на европеизм поработать. А я напоминаю вам, что грамотные европеисты от него отказывались. Я считаю, что отмыть ранних славянофилов надо. Они работали на русский европеизм и могут поработать сегодня. Этот вывод напрашивается и при чтении доклада. Но можно ли отмыть термин «русская идея»? Я не уверен, хотя именно он так важен для автора.

Вадим Межуев: Есть европейская идея, и больше никакой нет?