Куда ведет кризис культуры? Опыт междисциплинарных диалогов

«Духовность», противостоящая «разуму», не способна объединить нас с Европой. Потому что не можем мы ни убавить у европейцев их «презренной эмпирики», ни добавить им нашей «высокой духовности». Основания европейской культуры за 2000 лет изменились, а основания православной культуры — нет. Европейское новозаветно-гуманистическое христианство уже давно и с каждым столетием все более оправдывает социальную динамику, а ветхозаветное православие — социальную статику. Прикрываясь новозаветностью, Россия все еще в Ветхом Завете. Русская интеллигенция новозаветного Иисуса не приняла. Она не хочет развивать в себе человеческое, свободное от религии, она хочет спасаться с помощью религии. Иисус для нее лишь еще одно название потустороннего Яхве — хозяина Царства Небесного.

Зачем божественное в Новом Завете сошло с небес? Зачем Бог через Иисуса стал нести человеческое в своем божественном? Зачем в Иисусе изменился тип духовности? Зачем в Новом Завете и затем в Европе изменилось представление о всеобщем? Откуда появился в христианстве вопрос о праве личности на интерпретацию смысла божественного и на индивидуальный поиск Бога?

Этих вопросов русская интеллигенция, погрузившаяся в мистику соборности, до сих пор не слышит. Поэтому не мог увенчаться удачей проект В. Соловьева относительно объединения православной и католической церквей. Поэтому не получили позитивного отклика в Европе ни идея всемирной церкви Н. Бердяева, ни «русская идея». И вот вместо того, чтобы осваивать новозаветность, мы предлагаем Европе и России устройство жизни по модели Церкви. Но что такое организованная (общинная, церковная, партийная) духовность в российском исполнении, мы знаем и из Ветхого Завета, и из русской религиозной философии, и из «Краткого курса истории ВКП(б)». Как знаем и о том, что путь к такой духовности/свободе лежит через грандиозную ложь, миллионы трупов и разорение России.

Время сегодня не славянофильствует. Поэтому в анализе человеческого не нужна ветхозаветная, церковная оппозиция «разум — дух», нужна новозаветно-гуманистическая оппозиция «традиция — инновация». Через нее надо искать ту меру свободы, которая спасет нас от новой лжи. Нам надо постоянно повышать свою способность и к ratio, и к духовности. Опираясь на принцип личности как на новое основание своей культуры, надо бросить вызов себе соборно-авторитарному, себе церковно-духовному. Надо начинать осваивать социальный смысл «я» и для повседневности, и по отношению к вечности и в нем искать свое бессмертие. В этом поиске — значение Иисуса для России.

Спасаться вместе? Конечно, молиться о спасении могут все. Но произнести Иисусово «я победил мир!», пушкинское «я памятник воздвиг себе нерукотворный» или тургеневское «хочу истины, а не спасения!» дано не каждому. Иисус противостоял миру один. Проповедовал один. Молился в Гефсиманском саду один. Шел на Голгофу один. И на кресте висел один…

Вот из этого спасающего одиночества и рождается сегодня новый мир.

Игорь Клямкин:

«Пора бы уже, по-моему, завершить историю бесконечной провинциальной критики формальной законности и интеллектуального наследия европейского Просвещения с точки зрения морали и духовности»

Спасибо, Алексей Платонович. Мне кажется важным, что вы представили нам свое мнение об особенностях русского религиозного сознания, о его инерционной ветхозаветности. Это важно, потому что «русская идея» в докладе Вадима Михайловича представлена именно как религиозная. Надеюсь, он не оставит ваши соображения без внимания.

Свое же выступление я хочу начать с напоминания о том, о чем говорил, открывая сегодняшнюю дискуссию. Я имею в виду место доклада Межуева в общей тематике нашего семинара. Семинар этот ориентирован, во-первых, на анализ современной культуры. Культура включает в себя и интеллектуальную составляющую, т. е. определенные интеллектуальные традиции, об одной из которых написал докладчик. Во-вторых, семинар ориентирован на исследование кризиса культуры и его природы, от которого интеллектуальные традиции тоже не застрахованы. Об этом мы, к сожалению, сегодня почти не говорили, и я бы попросил Вадима Михайловича, когда он будет завершать дискуссию, ответить на вопрос: традиция русской религиозной философии, актуализируемая в докладе, — она тоже переживает кризис или он обошел ее стороной?

Михаил Афанасьев: Эта традиция умерла.

Игорь Клямкин: Если она умерла, то зачем же мы — я имею в виду Вадима Михайловича — ее реанимируем?