Куда ведет кризис культуры? Опыт междисциплинарных диалогов

Вадим Межуев: О какой смерти и какой реанимации может идти речь, если все вокруг только и говорят о национальной идее, понимая под ней все, что угодно? По степени распространенности в общественном сознании она давно уже превзошла и социалистическую, и либеральную идеи. Точнее — просто вытеснила их. Но раз так, то как раз и важно понять, в чем состоял изначальный смысл «русской идеи». А меня в ответ спрашивают, зачем нам все это нужно…

Игорь Клямкин:

Если «русская идея» толкуется искаженно и именно в таком искаженном виде находит у многих отклик, то что это значит? Не значит ли это, что ее националистическая версия, восходящая к Данилевскому и другим мыслителям второй половины XIX века и докладчиком отвергаемая, сегодня переживает возрождение, а версия изначальная, отстаиваемая только Вадимом Михайловичем, пребывает в кризисном состоянии?

Понимаю, что в ответ он мне может еще раз напомнить, что и другие идеи — та же либерально-западническая — переживают в России (и не только в России) глубокий кризис. Но если так, то нам предстоит задуматься о том, какие идеи и интеллектуальные традиции желательно из кризиса выводить, а также о том, какие из этого кризиса вывести можно, а какие нельзя. Полагаю, что критерий отбора здесь может быть только один — соответствие интеллектуальных традиций стоящим перед страной историческим задачам.

Насколько могу судить, все присутствующие, включая Вадима Михайловича, согласны с тем, что приоритетной задачей для России сегодня является утверждение в ней правового государства. Но «русская идея» ни в ее изначальном, ни в искаженном виде этого не предполагала, о чем говорится и в обсуждаемом докладе. Мысль о государстве, выстроенном на фундаменте права и законности, восходит, как известно, к тем мыслителям европейского Просвещения, к наследию которых творцы «русской идеи» находились в оппозиции. Но они при этом были и в оппозиции к той просветительской интеллектуальной традиции, которая, под влиянием европейской мысли, зародилась во второй половине XVIII века в России и развивалась в ней до подавления выступления декабристов. А потом она надолго оборвалась, возродившись лишь в конце XIX столетия.

Что отсюда следует? Отсюда следует, что традицию, соответствующую задаче утверждения в стране правового типа государственности, в наследии ранних славянофилов искать бесполезно. Но ее бесполезно искать и в наследии их современников, которых принято называть западниками. Потому что и в глазах западников, вроде Белинского или Герцена, идея права не выглядела значимой, будучи вытесненной из их сознания соображениями морального и социального толка. Об этом упомянул, отвечая на вопросы, и Вадим Михайлович, причем упомянул с сожалением, к которому я охотно присоединяюсь.

На предыдущих семинарах я уже говорил о том, что Россия нуждается сегодня в собственном просветительском проекте, ключевым словом в котором должно быть «право». Соответственно этому и следовало бы, по-моему, подходить к оценке отечественного интеллектуального наследия. Актуализировать в нем предстоит прежде всего то, что соотносится со стоящей перед страной главной задачей. И если это до сих пор не сделано, то это свидетельствует о том, сколь легкомысленно относимся мы к вопросам, касающимся права. Думаю, что не только примером, но и укором нам может служить книга поляка Анжея Валицкого о русской правовой философии конца XIX — начала ХХ века, перевод которой «Либеральная миссия» готовит к печати.

В данной связи не могу не коснуться и вопроса о соотношении права и морали, тоже поднятого в докладе Межуева и тоже трактуемого им в духе ранних славянофилов и их последователей. То есть трактуемого в том смысле, что мораль первична, а право и формальная законность вторичны. В чем-то это, конечно, бесспорно: правовые принципы и нормы должны иметь моральное основание. Но у славянофилов-то речь ведь шла не об этом.

Речь шла о том, что мораль должна стать альтернативой формальной законности, превзойти ее, выступив более высоким принципом жизнеустройства. Думаю, что умонастроения такого рода могли появиться только в стране, где плохо обстояло дело не только с правом, но и с моралью. Именно в этом, по-моему, и заключается главная проблема России, об остроте которой можно составить себе представление хотя бы по русским пословицам и поговоркам: среди них нет ни одной, которая оценивала бы позитивно институты, за мораль и право ответственные, т. е. церковь и суд. Сегодня же эта проблема выглядит и просто неразрешимой.

Потому что на протяжении столетий она, хоть и не решалась, но отодвигалась с поверхности, загонялась в глубь, с одной стороны, обычным правом крестьянской общины, а с другой — милитаристским государством и его надзаконной силой, о чем я говорил на предыдущих семинарах. Но община была уничтожена советской властью, а милитаризация исторически и культурно исчерпала себя уже к середине ХХ века, после чего и началась неостановимая деградация государства и социума, форсированно превращенного перед этим из сельского в городской.