Куда ведет кризис культуры? Опыт междисциплинарных диалогов

Можно еще одну реплику? Мне кажется, что многие теоретические разногласия между участниками нашего семинара могли бы быть преодолены или по крайней мере смягчены, а согласия, соответственно, стало бы больше при условии иной, чем сейчас, формулировки предмета обсуждений. На мой взгляд, наш предмет — не кризис культуры, а кризис социокультурный. Слово «культура» мы чаще всего используем в узком смысле, т. е. как синоним «духовности», «мира идей и ценностей», оторванного от мира социальных отношений. Это, по-моему, не очень продуктивно. Если же культуру и социальность в анализе соединить, то многие вопросы снимутся сами собой.

Феномен того же Тургенева или, скажем, Чехова, органично сочетавших в своих воззрениях и творчестве идеи западничества с укорененностью в русской традиции, был вполне естествен для русской культуры. Однако для российских социально-политических условий конца XIX — начала XX века органичным он не был. Этот культурный феномен не может быть широко востребован и в современных российских условиях.

История отечественного либерализма, включая и историю кадетской партии, — хорошее доказательство способности российской культуры к восприятию либеральных идей, но социальная среда ни в начале XX, ни в начале XXI века оказалась не готовой к предоставлению этим идеям значимой политической роли. Да, когда-то кадеты имели большинство в Государственной думе, но она была в те времена не очень влиятельной силой. В нынешней же Думе идейных наследников кадетов нет вообще, а сама она стала сугубо декоративным институтом.

Если мы начнем различать две составляющие нашего предмета — социальную и культурную, — то у нас будет больше возможностей определить границы влияния культуры в определенных социальных условиях и при определенном уровне социальной разобщенности социума.

Игорь Клямкин:

Об этом можно, конечно, подумать, но я не очень-то представляю себе, как мы будем социальную среду, к либеральным идеям не восприимчивую, отделять от культуры вообще. Ведь среда эта тоже имеет культурное измерение, хотя чаще всего и не либеральное. Но если кто-то захочет порассуждать не о культурном, а о социокультурном кризисе, то возражать, естественно, никто не станет.

Благодаря Эмилю Абрамовичу, мы плавно перешли от вопросов к выступлениям. Слово — Михаилу Афанасьеву.

Михаил Афанасьев:

«Вопрос о либерально-консервативном синтезе отнюдь не сводится к синтезу дискурсов»

Я поддерживаю Алексея Алексеевича и лейтмотив его доклада. Согласен с докладчиком в том, что сам он определяет как главное — свое собственное и своего исторического героя — послание. В том, что нам необходим либерально-консервативный синтез. При этом, однако, у меня вызывает сомнение тезис, что главной проблемой для нас, российских интеллектуалов, является война либерального и консервативного дискурсов. Дескать, французы ее преодолели и хорошо живут, а мы все ругаемся и живем плохо. Относительно такого диагноза возникает много сомнений.

В Европе позапрошлого века происходил синтез государственной и корпоративной традиций с рынком, капитализмом и эмансипацией индивидов. Это и был тот социальный, цивилизационный синтез, который в интеллектуальной сфере проявлялся как диалог идеологий либерализма и просвещенного консерватизма. Там возникла новая цивилизационная основа, базовые консенсусные институты. А война дискурсов, между тем, продолжается до сих пор. Да и может ли быть иначе? Как писал Мэдисон, крамола — в природе человека.

Игорь Клямкин: Алексей Алексеевич говорит, что это уже не «война», а «борьба»…

Михаил Афанасьев:

Характер этого противоборства дискурсов задан не миролюбием интеллектуалов, а институциональными рамками. Именно они, а не дискурсы обеспечивают позитивный цивилизационный синтез.

В России же синтез традиции и модернизации оказался негативным. Базовых институтов здесь реально нет и поныне. Общество зыбкое. При этом люди в стране грамотные, многие владеют языками, оперируют сложными понятиями. Они готовы к использованию любых словесных комбинаций и любых дискурсов: хоть про либеральную демократию могут порассуждать, хоть про консервативную модернизацию. Были бы деньги, а дискурсы могут быть всякие — и беспримесные, и синтетические. Но что за ними стоит, кроме заказчика либо постмодернистской позы говорящих и пишущих?

Итак, проблема органической, чувствительной к традиции модернизации — это проблема не примирения интеллектуалов, а созидания полезных институтов. Хотя, конечно, всякую проблему мы обсуждаем посредством слов, и здесь нужна ясность, нужны адекватные понятия и взаимопонимание. Но историческую роль слов не надо преувеличивать. В том числе и тогда, когда мы вспоминаем о движении в направлении либерально-консервативного синтеза в России.