Становление правосознания, не терпящего какого-либо нарушения человеческих и гражданских прав личности, и должно, по моему мнению, стать главным делом современных российских либералов. Именно этой целью должно определяться содержание их диалога не просто с властью, но со всем обществом. Пока оно в большинстве своем не прониклось идеей права — независимо от того, как относится к этой идее сама власть, — нельзя ждать каких-либо серьезных изменений и в государственной сфере. А победа идеи права в общественном сознании, до того равнодушного к этой идее, может быть квалифицирована как победа не консервативного, а именно революционного либерализма. Она будет равнозначна настоящему революционному перевороту в духовной и политической жизни страны.
Игорь Клямкин:
Спасибо, Вадим Михайлович. Мне остается лишь заметить, что «русская идея», которую вы отстаивали на предыдущем семинаре, идее права противостояла. Из вашего выступления я делаю вывод, что приоритетной для сегодняшней России вы считаете все же вторую идею, а не первую. Если так, то спешу выразить свою с вами солидарность. Может быть, и в самом деле идеи права и законности способны стать основанием для общественного диалога. Эти идеи, судя по данным социологических опросов, разделяются сегодня подавляющим большинством россиян, хотя и интерпретируются не всегда одинаково.
Игорь Григорьевич, ваша очередь.
Игорь Яковенко:
«В России культуру диалога можно наблюдать только в академическом сообществе, которая возникла там не благодаря, а вопреки традиционной русской культуре»
Я начну тривиально, солидаризуясь с общим пафосом и задачей, которую ставит докладчик. Диалог, разумеется, необходим. Однако меня настораживает, что в докладе нарушается общеисторическая перспектива.
Положение, согласно которому плюрализм и конкуренция идей есть неустранимые свойства цивилизованного сообщества, можно принять, но только в самом общем смысле. Да, эйдос цивилизации,
Когда, скажем, в 414 году христианские фанатики, ведомые святым Кириллом Александрийским, расправились со знаменитым ученым, язычницей Гиппатией, то это тоже была особая форма диалога, сложно соотносимая с плюрализмом и терпимостью. С Гиппатии сорвали одежду, заживо содрали кожу, а тело сожгли. А ведь Римская Александрия была эталонным примером цивилизованного общества. Мы должны помнить реальную историю европейской цивилизации, когда размышляем о диалоге как культурном феномене.
Плюрализм, толерантность, терпимость в пространстве идейных движений более или менее характерны для языческого античного общества. Я говорю «более или менее», потому что был и случай Сократа, которого по решению суда заставили выпить кубок с цикутой. Но то было не культурной нормой, а одним из отклонений от нее. Однако потом появляется монотеизм, рождается великая Идея, принесшая с собой страх и нетерпимость.
Я стою на том, что самым страшным моментом в истории христианства — после распятия Спасителя — стал запрещающий языческие культы эдикт императора Феодосия «Да сгинут суеверия» 391 года. Эдикт, который ознаменовал наступление эпохи
Европа пришла к утверждению толерантности лишь с победой секуляризации. А пока была жива доминировавшая христианская доктрина, царствовала нетерпимость. Вся полемика разворачивалась в догматически обозначенном пространстве. Причем такая полемика включала заверения в верности ортодоксальной позиции и утверждения о том, что оппонент, напротив, выпадает из догматического пространства. Мы — люди старшего поколения — хорошо помним такие «диалоги», поскольку советская реальность была устроена точно так же.
То, что привлекает докладчика в европейских странах, рождается там после увядания христианской идеи как объединяющей универсальной истины. Философия и наука освобождаются от идеологического контроля и гнета авторитетов, духовная свобода одолевает регламентирующую реакцию. Это итог долгого развития. Для утверждения ценностей плюрализма и диалога в Европе потребовались Возрождение, Реформация, Просвещение, великие буржуазные революции.