Кукла

- Вы бы, конечно, предпочли именно в "ту", чтобы остаться одним из друзей дома. Но ничего не выйдет, - сказала Вонсовская.

- Прошу прощения, сударыня, - обиделся Охоцкий. - Это не по моей части... Предоставляю сие Старскому и ему подобным...

- Так зачем же вам нужно, чтобы Белла скорее решила?

- Очень нужно! Голову дам на отсечение, что Вокульскому известна какая-то важная научная тайна, но я уверен - он мне ее не откроет, пока сам будет в такой лихорадке... Ох, эти женщины с их гнусным кокетством...

- Ваше менее гнусно?

- Нам можно.

- Вам можно... тоже хорош! - вскипела вдовушка. - И это говорит человек передовой в век эмансипации!

- К чертям эмансипацию! - рассердился Охоцкий. - Хороша эмансипация! Вам бы все привилегии, и мужские и женские, а обязанностей никаких... Распахивай перед ними двери, уступай им место, за которое ты же заплатил, влюбляйся в них, а они...

- Зато в нас ваше счастье, - насмешливо заметила Вонсовская.

- Какое там счастье!.. На сто мужчин приходится сто пять женщин, уж чего тут дорожиться?

- Наверное, ваши поклонницы, горничные, не дорожатся?

- Разумеется! Но всего несноснее великосветские дамы и служанки в ресторанах. Сколько жеманства, капризов...

- Вы забываетесь! - надменно произнесла Вонсовская.

- Ну, так позвольте поцеловать ручку, - ответил Охоцкий и тут же исполнил свое намерение.

- Не смейте целовать эту руку...

- Тогда другую...

- Ну что, разве я не сказала, что еще до вечера вы поцелуете мне обе руки?

- Ах, ей-богу... Не хочу я у вас обедать... Я здесь выйду.

- Остановить экипаж?

- Зачем?

- Вы же хотели выйти...

- А вот и не выйду... Несчастный я человек, надо же родиться с таким дурацким характером...

Вокульский приходил к Ленцким раза два в неделю и чаще всего заставал только пана Томаша. Тот приветствовал его с отеческой нежностью, а затем часа два рассказывал о своих болезнях или о своих делах, деликатно давая понять, что уже считает его членом семьи.

Обычно панны Изабеллы не оказывалось дома: она была то у тетки-графини, то у знакомых или в магазинах. Когда же Вокульскому выпадало редкое счастье и он заставал панну Изабеллу, они перекидывались несколькими словами, да и то на посторонние темы, потому что она всегда либо собиралась куда-нибудь с визитом, либо принимала у себя.

Дня через два после посещения пани Вонсовской Вокульскому посчастливилось: панна Изабелла была дома. Она протянула ему руку, которую он, как всегда, поцеловал с благоговейным обожанием, и сказала:

- Вы слышали? Председательше совсем худо...

Вокульский встревожился.

- Бедная, славная старушка... Будь я уверен, что мое появление ее не взволнует, я бы поехал туда... А уход за ней хороший?

- О да! Подле нее Дальские, - тут она улыбнулась, - ведь Эвелина уже вышла за барона; затем Феля Яноцкая и... Старский.

Лицо ее слегка зарумянилось, и она смолкла.

"Вот плоды моей бестактности, - подумал Вокульский. - Она заметила, что Старский мне неприятен, и смущается при каждом упоминании о нем. Как это подло с моей стороны!"

Он хотел сказать о Старском что-нибудь лестное, но слова застряли у него в горле. Чтобы прервать неловкое молчание, он спросил:

- Куда вы в этом году собираетесь на лето?

- Еще не знаю. Тетя Гортензия прихварывает; может быть, мы поедем к ней в Краков. Однако, должна признаться, я бы с большей охотой посетила Швейцарию, если б это зависело от меня.

- А от кого же?

- От отца... Впрочем, я еще не знаю, как все сложится... - ответила она, краснея, и окинула Вокульского особенным, только ей свойственным взглядом.

- Допустим, все сложится по вашей воле, - сказал он, - примете ли вы меня в спутники?

- Если вы заслужите...

Она произнесла это таким тоном, что Вокульский потерял самообладание, бог знает уж который раз в этом году.

- Могу ли я чем-нибудь заслужить ваше расположение? - спросил он, беря ее руку. - Разве из жалости... Нет, только не жалость. Это чувство одинаково тягостно и дарителю и одаряемому. Я жалости не хочу. Но подумайте, что стану я делать, так долго не видя вас? Правда, и теперь мы видимся очень редко; вы даже не знаете, как мучительно тянется время, когда ждешь... Но пока вы в Варшаве, я говорю себе: "Я увижу ее - послезавтра, завтра..." Наконец, я могу увидеть в любую минуту если не вас, то по крайней мере вашего отца, Миколая или хоть этот дом... Ах, вы могли бы совершить милосердный поступок и одним словом рассеять... не знаю, страдания мои или пустые мечты... Самая страшная правда лучше неизвестности, - вы, наверно, знакомы с этим определением...

- А если эта правда не так страшна?.. - спросила панна Изабелла, не глядя ему в глаза.

В передней раздался звонок, и минуту спустя Миколай подал визитные карточки пана Рыдзевского и пана Печарковского.

- Проси, - сказала панна Изабелла.