Итак, я снова вернулась к тому, с чего начала. На одной чаше весов судьба чужой для меня женщины, правда, потерявшей по вине моего отца сына. На другой — отец, готовый отдать часть себя, чтобы только сохранить мою жизнь. Как я могу предать его? Как посмею рассказать Сирину правду? Но, умерев, я унесу с собой эту страшную историю, которая меня так мучает. Предать отца или сказать правду? Предать или сказать? А, будь что будет! Я расскажу, но аккуратно, не называя имен. А там уж как фишка ляжет. Набрав в грудь побольше воздуха, я решилась.
— Викентий Павлович, вы должны знать, что Татьяна не виновата в смерти Алеши. Ее не было в тот момент на пляже. Ваша жена поручила смотреть за мальчиком другому человеку.
Сирин молчал, недоверчиво рассматривая меня, и я закончила:
— За Лешей присматривал ее любовник, с которым Татьяна уехала в Крым.
— Ну конечно, — скептически усмехнулся Сирин. — Что еще могла придумать эта тупая тварь, чтобы снять с себя вину? Имени, конечно, она не назвала?
— Нет, — выдавила я из себя.
— Почему-то я так и подумал, — направляясь к шкафу, проговорил врач. — Где у тебя паспорт? Мне нужно оформить бумаги, как полагается.
— Я сама дам паспорт, — всполошилась я, представив, как Сирин залезет ко мне в сумку и увидит россыпь крымских фотографий.
Свободной рукой я начала отлеплять пластырь, крепящий систему капельницы к вене, но Викентий оказался проворнее меня. Он в два шага пересек палату, распахнул дверцу шкафа и вытащил из верхнего отделения мою сумку. Перевернув сумку кверху дном, вытряс ее содержимое на постель и, как зачарованный, смотрел на разлетевшиеся по одеялу фотоснимки. Присев на корточки, взял одну фотографию и некоторое время так сидел, не шевелясь и рассматривая улыбающееся лицо Татьяны и румяное Алеши. И сквозь толстые стекла очков пристально всматривался в папины веселые глаза, пытаясь найти в них малейшие угрызения совести. Но угрызений не было. Был только удалой задор человека, которому все по плечу. Играя желваками, Сирин поднялся, спрятал снимок в карман халата; собрав все с постели, запихнул обратно в сумку, потом небрежно вынул иглу у меня из руки. Откинул одеяло и приказал:
— Выметайся отсюда!
— А как же операция? — опешила я. — Я больна, у меня отказала печень…
— Не будет никакой операции, — рявкнул Сирин, рывком стягивая меня с кровати и кидая поверх одеяла вынутую из шкафа одежду. — Ты здорова. Это ты донор, понимаешь? Ты была нужна отцу как поставщик органов. Только поэтому Макс о тебе и вспомнил.
— Вы это серьезно? — теперь уже не поверила я.
Вранье! Отец не мог так со мной поступить! Но память, будя воспоминания, включила в голове задушевный голос отца. «Ты — мое будущее, Женька!» Теперь эта фраза обрела новый смысл. Я — папино будущее. И его печенка.
— Я похож на шутника? — прорычал Сирин, шарахая кулаком о стену.
— Тише, больных перебудите! — пролепетала я.
— Нет никого на этаже, мы с тобой одни, — процедил Сирин.
— А где же медсестра?
— Должно быть, в дороге. Едет домой. Я ее уволил за нарушение дисциплины.
Я криво усмехнулась.
— К чему столь жесткие меры?
— Каждый должен делать то, что от него требуется. Если тебе сказали не включать телевизор — значит, его нельзя включать! Это закон. Быстро одевайся, и пошли отсюда! — приказал он, отворачиваясь к окну. — Ну же! Живее! Я не смотрю!
Пока я натягивала платье, он раздраженно барабанил пальцами по подоконнику, дожидаясь, пока я закончу. Наконец, я проговорила:
— Все, я готова.
Сирин резко развернулся и, схватив меня за плечо, выволок из палаты. Свет в коридоре был погашен, горела только дежурная лампа над пустым постом медсестры. Протащив меня по коридору мимо палат до неприметной дверки в стене, Викентий Палыч щелкнул замком, открывая ее, и втолкнул в темное помещение. Знакомый запах ударил в нос, по скрипучим половицам простучали шаги Сирина, вспыхнул свет. Я недоверчиво огляделась по сторонам и увидела, что нахожусь в коридоре коммуналки на Луталова.