Кукловоды. Дверь в Лето

– От меня там больше не было пользы, – и отказалась вдаваться в подробности.

Она понимала, что я рано или поздно сам выясню причину: слизни наконец-то узнали о сексе, поэтому она больше не могла работать в качестве пробного камня для «одержимых» мужчин. Но тогда я об этом не знал, Мэри же считала эту тему гадкой и отказалась о ней говорить. Она вообще не любила обсуждать неприятности.

И поэтому мы касались этих тем в наш медовый месяц так редко, что я почти забыл о титанцах.

Мэри не любила рассказывать о себе, зато охотно слушала мои рассказы. А я настолько размяк от счастья, что говорил обо всем, даже о том, что грызло меня всю жизнь. О том, как демобилизовался и как валял дурака, прежде чем проглотил свою гордость и пошел работать на Старика.

– Я же миролюбив по натуре, – говорил я, – что со мной не так? Старик – единственный человек, которому я способен подчиняться, и я все равно постоянно с ним собачусь. Почему?

Моя голова лежала у нее на коленях. Мэри за уши притянула меня к себе и поцеловала.

– Малыш, разве ты не понимаешь? Это не ты такой, это тебя таким сделали.

– Но я всегда был таким, во всяком случае до сих пор.

– Да, с детства. Без матери, с блистательным и сильным отцом. Тебя столько шпыняли, что ты потерял уверенность в себе.

Ее слова так меня удивили, что я вскинулся. Это у меня-то? Нет уверенности в себе?

– Что ты такое говоришь? Да я самый наглый петух на дворе!

– Да, конечно. Или раньше им был. Все к лучшему. – И, воспользовавшись тем, что я убрал голову с ее колен, она встала и сказала: – Пойдем полюбуемся закатом.

– Каким закатом? – недоуменно спросил я. – Мы же только что позавтракали.

Но она была права, а я не прав, обычное дело. Однако путаница со временем вернула меня в реальный мир.

– Мэри, сколько мы уже здесь? Какое сегодня число?

– А это имеет значение?

– Еще как имеет. Прошло, наверно, больше недели. Наши телефоны могут зазвонить в любую минуту – и все: назад, на галеры.

– Да, но зачем беспокоиться заранее?

Она была права, однако я уже не мог успокоиться, пока не узнаю, какое сегодня число. Можно было, конечно, включить стерео, но там наверняка наткнешься на выпуск новостей, а это себе дороже; я все еще притворялся, будто мы с ней в каком-то другом, безопасном мире, где нет никаких титанцев.

– Мэри, – спросил я, – сколько у тебя таблеток «темпуса»?

– Ни одной.

– Ладно. У меня хватит на нас двоих. Давай растянем наш отпуск, пусть он длится подольше. Вдруг нам осталось всего двадцать четыре часа? Можно превратить их в целый месяц субъективного времени.

– Нет.

– Но почему? Давай ловить момент, пока он от нас не убежал.

Она накрыла ладонью мою руку и внимательно посмотрела мне в глаза:

– Нет, дорогой, это не для меня. Я хочу прожить каждое мгновение своей жизни, не омрачая его беспокойством о следующем. – Наверное, я выглядел очень упрямо, и она добавила: – Если хочешь принимать «темпус», я не возражаю, но, пожалуйста, не уговаривай меня.

– Да ну к черту! Я не буду веселиться в одиночку.

Она промолчала, и, должен заметить, это лучший способ выигрывать споры.

* * *

Не то чтобы мы часто спорили. Если я из-за чего-то заводился, Мэри обычно поддавалась, но в конце концов выходило, что не прав я. Несколько раз я пытался разговорить ее, заставить рассказать о себе – нужно же мне знать о своей жене хоть что-то, – и на один из моих вопросов о прошлом она задумчиво ответила:

– Иногда мне кажется, что у меня вообще не было детства. Может, оно мне просто приснилось?

Я спросил напрямик, как ее зовут.

– Мэри, – спокойно ответила она.

– Это твое настоящее имя? – Я уже давно сказал ей свое, но она по-прежнему звала меня Сэмом.

– Конечно настоящее. С тех пор как ты меня назвал этим именем, я – Мэри.

– Ладно, ты моя дорогая и любимая Мэри. А как тебя звали раньше?

В глазах у нее промелькнула какая-то затаенная боль или обида, но ответила она спокойно:

– Когда-то я носила имя Аллукьера.

– Аллукьера, – повторил я, смакуя его на языке. – Аллукьера. Какое странное и красивое имя – Аллукьера! В нем есть что-то величественное. Моя дорогая Аллукьера…

– Теперь меня зовут Мэри, – отрезала она.

Я понимал, что где-то когда-то с ней случилось что-то ужасное и память о нем до сих пор отзывается болью. Но видимо, мне просто не суждено было о нем узнать. Я почти не сомневался, что когда-то она была замужем. Может, причина в ее первом браке.

А потом я выкинул это из головы. Она была такая, какая есть, теперь и навсегда, и я был счастлив, что могу согреть душу теплом ее присутствия. «Ее разнообразью нет конца, Пред ней бессильны возраст и привычка…»[23]

* * *

Я продолжал называть ее Мэри, раз ей так больше нравилось, и думал о ней как о Мэри, но имя, которое она когда-то носила, не давало мне покоя. Аллукьера… Аллукьера… Я катал его, как горошину, на языке. Меня не оставляло впечатление, что где-то я его слышал.