Кукольный загробный мир

— Ладно, ребята, сегодняшняя тема — политический кризис перед первой мировой. Открываем параграф 78.

Класс зашелестел страницами, и пришел такой звук, словно с парт вспорхнула целая стая невидимых птиц. Тут Бомцаев, уязвленный напоминанием о двойке и, возможно, желающий продемонстрировать свое рвение к предмету, спросил:

— Матвей Демидыч, а можно не по теме?

— Ну, попробуй.

— Скажите, а к 1990-му году мы коммунизм построим?

На задних рядах кто-то хихикнул, но тут же поспешил заткнуться. Воцарилось напряженное молчание, длившееся непривычно долго. Учитель озадаченно вздохнул:

— Нет, не думаю. Материальная база еще не готова, на международной арене проблем хватает…

Алексей не был бы самим собой, если б не подхватил эту психологическую игру и не увидел в ней повода блеснуть своим актерским талантом. Он изо всех сил, боясь улыбнуться, изобразил на лице лирическую задумчивость и добавил:

— Ну, а к 2000-му году? А? Ведь наверняка построим! А, Матвей Демидыч?

Весь класс, прекрасно ведая как о политических убеждениях, так и о психических заскоках в голове своего сотоварища, уже еле сдерживал себя от смеха. Но историк, увы, так и не почувствовал откровенную издевку в поставленном вопросе. Он подошел к окну и с минуту смотрел куда-то вдаль — возможно, в область некой личной мечты. Потом тихо произнес:

— К 2000-му году, ребята, думаю, что построим. Просто обязаны построить.

Потом началась долгая, для большинства занудная лекция о назревающем общественном кризисе перед первой мировой. Матвей Демидыч все свое многословие пытался локализовать на той мысли, что мол хорошее знание человеческой истории предотвратит возможные войны в будущем. С этим мнением Алексей Парадов был категорически не согласен. Он выражал свой протест лишь молчаливым покачиванием головы да легкой полуулыбкой. Ибо он твердо верил в то, что войны на земле начинаются не из-за плохого знания истории, а из разгоревшихся человеческих страстей. Когда никакие логические аргументы уже неспособны потушить взрывоопасную ярость целой массы людей. Скинь ты им с неба хоть миллионы учебников по истории.

Танилин Кирилл, сидевший на задней парте, весь урок блуждал головой вправо-влево, как космонавт в невесомости. Его мутные глаза, отрешенные от всего вокруг, смотрели сквозь людей и сквозь стены. Многим показалось, что он просто не выспался — обычное для всех дело. И ни у кого не возникло даже мысли, что Кирилл пребывает в жутком похмелье. Первом в своей жизни.

Прозвенел звонок (веселый), возвещающий о пятиминутной передышке, потом еще один (грустный), с горечью доказывающий закон местной теории относительности: на переменах, оказывается, время течет в два раза быстрее, чем на уроках. Класс побурлил броуновским движением и успокоился только тогда, когда появилась Любовь Михайловна, математичка. В руках она держала толстую стопку тетрадей, а ее строгий взгляд не предвещал большинству присутствующих ничего хорошего.

— Так, девятый «а», что я имею вам сказать? — тетради с громким шлепком оказались на учительском столе, чуть не разложившись по нему веером. — Бредить вы не умеете, мыслить здраво — тем более. Проверила ваши домашние работы. Поставила лишь две пятерки, Исламову да Танилину, как обычно. Еще пару четверок, остальные — тройки и двойки. Вы даже не представляете, с каким удовольствием я рисую мои любимые двойки, эти милые закорючки! Вернуть бы сейчас времена святой инквизиции, вас бы сожгли на столбе вместе с вашими еретическими тетрадями. Правда.

Она говорила без откровенной злобы, но с демонстративной надменностью. Упиваясь своей миниатюрной властью в данном моменте времени и в данной точке пространства, математичка принялась громко зачитывать фамилии с соответствующими оценками. Голос ее звучал как приговор верховного суда:

— Неволин — два! Ватрушев — три, и то с натяжкой. Хрумичева — три! Бомцаев — два! Мои искренние поздравления. Литарский… Стас, ты меня разочаровал. Три с плюсом, кое-как. Когда исследуешь экстремумы функций, со знаком второй производной будь повнимательней. Вполне мог бы на четыре написать. Коваленко… о тебе особый разговор! — Любовь Михайловна развернула перед классом его тетрадь, в которой среди неряшливых математических вычислений были нарисованы всякие рожицы, черти с рогами и даже одна фига. — Созерцание твоей неевклидовой фантазии меня очаровало. Сегодня ты на первом месте. Кол!!!

— О ужас! — Коваленко играючи схватился за голову, изображая глубокое отчаяние и драматизм безвыходной ситуации. — Что мне теперь делать? что делать?..

— Анвольская — два!

— О нет! — та пришла в ужас вполне искренне. — А можно переписать домашку?

— Нет, не можно. Парадов…

Алексей слегка повел бровью: что, тоже двойка? Быть не должно.

— Вообще, ты меня удивил. Четверка. Твое решение триста седьмой задачи показалось мне оригинальным. Правда, оно содержит одно внутреннее противоречие, на которое я снисходительно закрыла глаза.