Кукушка

— На что вы намекаете? — Аббат поднял бровь. — Тот ваш безумец? Или... — Тут глаза его расширились. — Иисусе... неужели... этот мальчик?

Инквизитор предпочёл не прятать истину.

— Да, это он, — признал он. — Брат Томас, несмотря на юные года, обладает неким, скажем так, чутьём. Особым даром — чувствовать и видеть. Я возлагаю на него большие надежды.

Аббат казался потрясённым.

— И вы поощряете в монахе — в монахе! — проявления подобных сил? Используете явное зло, чтоб искоренить неявное!

— Чтобы охотиться на хищника, нужно чутьё хищника, — возразил на эту горячую речь брат Себастьян. — Вы можете думать что хотите, но в подобном случае разборчивость в выборе средств несколько неуместна. Вы сами сравнили моего питомца с собакою. Что ж плохого в том, что я охочусь с нею на лису, которая давит моих кур или режет овец, если это понятнее для вас?

— Он не режет... — одними губами произнёс настоятель.

Брат Себастьян прищурился на собеседника:

— Почему вы так рьяно защищаете этого колдуна, почему так стараетесь обелить? Я давно заметил, что вам неприятны даже разговоры о будущем процессе... Откуда такой интерес к его персоне? Или вы сами в его власти? Сами прибегали к его услугам?

Аббат приложился к кружке и сделал несколько глотков.

— Вы правы, — признал он. — Ваши предположения верны. Но лишь отчасти! Отчасти... Это случилось пять лет назад. Я действительно... был серьёзно болен. Можно сказать — я умирал. Ничего не могло мне помочь или облегчить страдания. И вот однажды... Я лежал и не вставал неделю, речь уже шла о соборовании и последнем причастии. И тем вечером в ворота обители постучались...

— Это был травник, — подытожил Себастьян.

— Да, — подтвердил аббат, это был травник. Рыжий травник со шрамом вот здесь. — Он тронул висок. — Я очень хорошо запомнил его лицо. В тот день, когда вы мне показали портрет, я сразу его узнал. Он сказал, что я напрасно истерзал себя, что моё время ещё не пришло и что я ещё нужен здесь, на земле... Я ответил, что на всё воля Божья, и, если мне сегодня суждено умереть, пусть так и будет. А он сказал, что я могу выбирать. И я... — аббат сглотнул, — я оказался слаб. А может быть, наоборот. Кто может судить? Меня поймут лишь те, кто лежал на смертном одре, а большинство из них мертвы.

— Он резал вас! — внезапно догадался брат Себастьян. — Так вот в чём дело: вы позволили ему копаться в ваших внутренностях!

— Да. Я лёг под нож. Он опоил меня, я ничего не почувствовал. Этот человек помог мне: я, как видите, жив до сих пор. Но я не продавал ему своей души! Он отказался взять с меня любую плату.

— Что же он потребовал? — участливо и в то же время — с профессионально-равнодушной вежливостью в голосе спросил монах. — Ведь что-то он от вас потребовал! Иначе вы бы сейчас не стали мне об этом рассказывать.

— Вместо платы... — Аббат поколебался, но в итоге продолжил: — Вместо этого он взял с меня слово, обещание, что однажды, когда придёт необходимость, я позволю говорить голосу своей совести, а не голосу своей веры.

— Он так и сказал?

— Да. Слово в слово.

— И в каком же конкретном случае вы должны были это сделать? — с оттенком скрытого ехидства вопросил инквизитор.

— Он не сказал, — ответствовал Микаэль. — Сказал лишь, что, когда наступит это время, я догадаюсь сам. Я много думал над его словами. Он предугадывал, но не искушал меня. Были моменты, когда я колебался, но всякий раз моя вера и совесть оставались в ладу меж собой. Но сейчас, мне кажется, время настало. Кто-то ошибается — так говорит мне сердце. А поскольку Господь ошибаться не может, наверняка ошибаетесь вы. То, что ваши люди устроили в обители, это немыслимо! Но я готов это стерпеть. Ещё Христос заповедовал со смирением принимать любые испытания. Но брат Томас... Пророчество есть одержимость. Бывает, что Святая Церковь смотрит на такие вещи сквозь пальцы, но я не сталкивался с тем, чтоб это поощрялось! Более того — Иосиф Копертинский тоже обладал странными способностями, после вступления в орден францисканцев он часто поднимался с пола до верха алтаря и оставался висящим в воздухе... Но поскольку такие явления, возникая публично, вызывали волнения и смущали общину, то Иосифу в течение тридцати пяти лет не разрешали посещать клирос, и для него была приготовлена отдельная часовня. Никто не допустил и мысли, чтоб использовать эту его способность в неких целях, пусть даже поднимался он силою молитвы!

— Что ж! — отвечал на это испанец. — «И духи пророческие послушны пророкам»[69]. С моей точки зрения, лучше поощрять в отроке подобные наклонности, нежели... — Тут инквизитор сделал паузу, многозначительно посмотрел аббату в глаза и закончил: — Нежели другие.