Кукушка

— Подумать только! — обратился он к своим слушателям. — Такое мелкое, малозаметное существо, а столько в нём сосредоточено! Воистину достойный пример того, как малое становится великим, обретая слаженность и организованность. Ведь сии ничтожные твари приносят нам и мёд, и воск, и прочие... э-э-э... полезные субстанции, как-то: перга, пчелиный клей (idem прополис), а также маточное, прошу прощения, молочко. Чего уж говорить о пчелином яде — истинной панацее от множества телесных хворей! А иногда и душевных... Не правда ли, дитя?

Он хмыкнул, обернулся, плотнее притворил леток и двинулся к стене амбара, туда, где на ворохе сухой соломы сидела девушка с зелёными глазами, не так давно разменявшая свой второй десяток. Тоненькая, невысокая, светловолосая, она носила будничное платье небогатой горожанки — белую рубашку, тёмно-красный корсет и длинную коричневую юбку с передником, некогда тоже белоснежным, а теперь разодранным и грязным. Голова её была обнажена, светлые волосы рассыпались по плечам; шаль и старенький белый чепец валялись рядом на соломе. Никаких украшений, колец, даже ниточки бус на ней не было, она ничем не выделялась среди прочих подобных девиц: служанок, кружевниц, молочниц, судомоек. Глаза её — расширенные, блестящие, с мольбой и безнадёжным отчаянием неотрывно следили за приближающимся толстяком, а точнее — за пчелой в его руках. Двинуться девица не могла: ноги и руки у неё были крепко перетянуты верёвками.

— Не нравится мне эта затея, — сквозь зубы вымолвила Зерги, созерцая эту сцену. Впрочем, ворчала она так себе, негромко, чтоб услышал только Рутгер, на крайняк Матиас. Но господин Андерсон обладал исключительным слухом.

— Молчать, вы, там! — скомандовал он, не отводя взгляда от съёжившейся девушки. — Я плачу вам не за то, чтоб слушать, что вам нравится, а что нет. — Губы его, однако, продолжали улыбаться, только при взгляде на эту улыбку делалось нехорошо.

«By Gott, — отстранённо подумал Рутгер. — Я совсем перестал понимать, что творится... Совсем перестал».

По крыше шелестело. Дождь — холодный, нудный, надоедливый, не унимался третьи сутки. Польдеры грозило затопить, каналы вздулись, на плотинах то и дело стравливали воду. Шлюзы прорывало, ветряки работали круглые сутки. Всё отсырело. Троица наёмников расположилась у костра: Рутгер устроился на снятом седле, Зерги облюбовала чурбачок, на котором кололи дрова, Матиас стоял, подпирая потолочный столбик. Очаг стрелял, вонял и еле теплился, противный белый дым слоился под стропилами, свивался в осьминожьи щупальца и неохотно выползал в три узких окна. Серый, пасмурный свет пробивался навстречу. Дверь Андерсон прикрыл, и всё равно оттуда тянуло холодом и сыростью. Лошади в углу амбара фыркали, мотали мордами, копались в грязных торбах и шумно хрустели овсом.

Рутгер протёр глаза, слезящиеся от дыма и бессонной ночи, поморгал и нахмурился, припомнив, как вчера они выследили и схватили эту вроде бы на первый взгляд никчёмную девицу на канале, куда она вышла с корзинкой белья, схватили ловко и молниеносно, как охотники на ведьм, связали, перебросили через седло, а городская стража, с коей Андерсон заранее договорился, отвела глаза. Должно быть, мимоходом рассудил наёмник, Андерсон имел в таких делах немалый опыт it сноровку. Как бы то ни было, всё вышло гладко, их никто не стал преследовать. И только взгляды Зерги — хмурые, косые, настороженные, не сулили ничего хорошего. То, как она сейчас посматривала на Андерсона и на юную пленницу, как поглаживала ложе арбалета, кусала губы и нервически грызла одну соломину за другой, заставляло Рутгера насторожиться и чего-то ждать. Чего — он сам не знал, а поразмыслив, решил, что предпочёл бы и не знать вообще. Что-то здесь творилось странное, какая-то бесовщина была в этой бессмысленной погоне, в этих ульях, пчёлах, в этом господине Андерсоне, то ли маге, то ли медикусе, то ли дворянине, который никогда не спал, пил, не пьянея, и так умело крал девчонок, будто всю жизнь только этим и занимался. Разбой, грабёж, даже похищение — всё это были вещи, в общем-то, привычные, знакомые, но что-то говорило Рутгеру; не так всё просто.

Тем временем Андерсон уже подошёл к девице вплотную, опустился перед нею на одно колено, словно рыцарь перед дамой сердца, и продемонстрировал зажатую в пальцах пчелу. Насекомое шевелило челюстями и остервенело изгибало полосатое брюшко. В этих движениях было что-то отвратительное. Матиас тихо выругался.

— Ну что, — спросил толстяк, глядя пленнице в глаза — серое против зелёного, — так и будем играть в молчанку? Так что ж нам делать? — Он вздохнул и перевёл взгляд на пчелу. — А? Может, лучше — в прятки? Рассчитаться для начала... «Пчёлка-пчёлка, дай ответ... никакой там пчёлки нет...» Пленница разлепила дрожащие губы.

— Не надо... — всхлипнула она. — Прошу вас, господин... господин... я... — Она сглотнула. — Мне... Меня нельзя...