Кукушка

Но солдаты не гуляют по воде, а корабли не плавают по суше. Равновесие сил сохранялось. Крестьяне прятали зерно, а скот отгоняли в леса и на болота. Все окрестные деревни были не единожды разграблены, что, в общем-то, немудрено: сил под Лейденом и впрямь сосредоточилось немало. Одной пехоты было пятьдесят семь батальонов: двадцать пять отборных испанских, пятнадцать немецких и семнадцать валлонских, а кроме них ещё четыре роты аркебузиров на двойном жалованье и ещё швейцарские стрелки, ландскнехты с алебардами, несколько полков рейтаров, шестьсот всадников валлонской конницы плюс малые охранные отряды, сапёры, фейерверкеры и много артиллерии — двойные бомбарды, фальконеты, большие и малые кулеврины, кулеврины-батарды, пушки простые и двойные, мортиры... Раз за разом испанцы, союзные им валлоны, а также германские, французские, венгерские, швейцарские и люксембургские наёмники штурмовали город и откатывались обратно, на прежние позиции, за укрепления, рогатки и эскарпы. Откатывались, чтобы отдохнуть, похоронить убитых и позволить ранам затянуться, а потом опять идти на приступ. И так без конца.

Ковыляет по курганам путник с грузом на весу —Это я без Себастьяно ящик золота несу.Себастьяно из оврага просто выбраться не смог,

А моих следов зигзаги заметает ветерок...

Родригес пил и предавался воспоминаниям.

— Альберто! Хесус! — надрывался он. — Amigos! Con mil diablos... Хоть вы-то помните Анхеля? Помните? Ах, это был солдат, лихой солдат! Да! Он был bravo, наш Анхель, me pelo rubja, если вру! Он нож бросал на пятьдесят шагов и никогда не промахивался. И как погиб-то! Как нелепо он погиб! А Санчес? Старина Санчес! Этот-то и вовсе из-за дури свою голову сложил. Если бы Антонио и Фабио тогда не напились и не устроили ту ссору, были бы сейчас живы и здоровы, сидели б тут все трое — Фабио, Антонио и Санчес. Да... Ведь он был крепкий малый, его ничего не могло свалить с ног! А желудок у него был — дай бог каждому такой. Солёную треску он запивал молоком, как кошка, а потом мог выдуть кварту водки, и от этого только становился здоровее. А в дыму задохся. Эх, видать, нам истинную правду говорят, будто все беды от вина. Хосе! Хосинто! — Он толкнул Хосе-Фернандеса. — Ты что, заснул там? Наливай. Выпьем, compadres! Выпьем за наших погибших друзей, упокой Господь их души!

«Аминь! Аминь!» — отозвались все шестеро, выпили и шумно зачавкали варёными колбасками, которыми был набит висевший над костром котелок.

Хесус де Понте оторвался от горлышка и перевёл дух:

— А-ах! Хороша водочка! Крепкая, на жжёном сахаре... Где брал?

— В зелёном вагончике, у мамаши Кураш. А что?

— Хороша!

Певец у ближнего костра умолк (наверняка, чтобы тоже глотнуть вина) и только после этого закончил:

Ветер горький, запах пресный, солнце пыльное дрожит,А среди каньонов тесных ящик золота лежит.А моих и Себастьяно вам костей не отыскать,Наши души по курганам будут вечно ковылять...[92]

И больше он не пел.

Некоторое время все сидели молча, размышляя то ли над словами песни, то ли над своими судьбами. Мануэль Гонсалес неотрывно смотрел в огонь, поглаживая меч, лежащий у него на коленях. На мгновение воцарилась тишина, такая полная, что стало слышно, как плещется вода в канале и хрустит сухая листва под ногами дозорных. Ветер, налетавший резкими порывами, трепал косые лепестки огня, дул в горло брошенной бутылки и производил унылый гул. Потом все стали обсуждать положение повстанцев за стенами осаждённого города. Большинство сходилось во мнении, что сидеть им там осталось недолго.

— Обжоры и пьяницы эти нидерландцы! — ругался Альберто Гарсия — лысоватый здоровяк с мясистым носом. — Нам вот, испанцам, довольно двух фиг на ужин. А эти ублюдки уже, наверное, подъели все запасы, перебили всех собак и кошек и теперь грызут сыр из мышеловок и кожаные кошельки. Говорят, они жрут уже лягушек и крыс. В городе чума. Так-то! Знай наших!

Насчёт «двух фиг на ужин» можно было и поспорить: сам он сейчас держал на алебарде над огнём ощипанного каплуна и время от времени тыкал его ножом, проверяя, насколько тот успел поджариться.

— Так им и надо! — поддакивал ему Хесус, и все кивали, соглашаясь. — Сколько можно нам тут сидеть? Но ничего: подмоги им ждать неоткуда, а провизию так запросто, как раньше, им не подвезти. Ещё месячишко-другой, а там нагрянут холода — и мы возьмём их голыми руками. Сами нам ключи вынесут, на серебряном блюде, ещё будут умолять, чтоб мы их взяли.

— Чушь! — орал Гарсия. — У них слабые стены, устарелые рвы, и больше ничего. А наши мортиры бьют сорокашестифунтовыми ядрами, а это тебе не баран чихнул! И потом какой там, к чёрту, голод, если они на ночь коров выпускают пастись?

— Иди ты!..