Кукушка

– Вы уже один раз допустили ошибку, поэтому извольте не перебивать меня. Или вы хотите занять моё место? Тогда милости прошу на кафедру. Нет? Тогда внимайте. Я знаю многочисленные случаи, когда хирург вынужден прибегать к помощи целебных трав. Скажем, у больного открытый перелом голени. Позвольте спросить, каковы будут ваши действия, мой дорогой сторонник ланцета и скальпеля?

– Э-э… – замялся тот, но потом нашёлся: – Я бы дал пострадавшему лауданум!

– А в каком количестве pro dosi?

– Э-э… пол-унции.

– Macte![140] – воскликнул травник. – А куда вы потом денете труп?

Аудитория разразилась хохотом. Кристофель Монс, пунцовый от смущения, неловко стоял и не знал, куда спрятать руки.

Худощавый молодой человек с буйными смоляными кудрями и маленькой бородкой, одетый в потрёпанный испанский камзол и чёрный берет, которого он не снимал даже в помещении, поднял руку, прося слова. Травник заметил его и кивнул, разрешая говорить.

– Эрнесто Линч де ла Серна к вашим услугам, – сказал тот, вставая и отвешивая короткий поклон. В том, как он это проделал, чувствовалась военная выправка. – Я хочу сказать, что лауданум дорог, навевает дурной сон и не всегда помогает. На каждого не рассчитаешь, сколько надо. В полевых условиях мы часто обходились водкой или винным спиртом – он тоже приглушает боль, правда, может вызвать буйство.

Жуга смерил парнишку внимательным взглядом.

– Воевали? – спросил он.

Парень пожал плечами.

– Всякое бывало. Был моложе – выхаживал больных в лепрозории. Плавал судовым врачом. Потом был помощником полкового хирурга.

– Долго?

– Последние полтора года.

– То есть почти всю осаду. Достойное занятие и хорошая практика! Dic mihi lingua latina, sodes…[141]

Парень покачал головой.

– Мне жаль, господин Фукс, – сказал он, – но я плохо знаю латынь.

– А вот это совершенно напрасно: invia est in medicina via sine lingua latina[142]. Но ничего страшного нет. Как я понимаю, вы испанец, а эти два языка довольно схожи. При надлежащем усердии изучить латынь вам не составит труда.

– Папский прихвостень… – тихо, но отчётливо процедил сквозь зубы кто-то из студентов.

По рядам пронёсся ропот. Жуга нахмурился и постучал указкой по кафедре.

– А вот этого, – сказал он, – я не потерплю! Благородство врачебного дела в том и состоит, что врач не различает чинов, наград, национальностей и вер. Сядьте, молодые люди, сядьте и возьмите перья. И все приготовьтесь записывать. – Травник сошёл с кафедры, подошёл к окну и встал там, заложив руки за спину и глядя на улицу. – Ещё с античных времён, – сказал он, – святые обязательства врача изложены великим Гиппократом. Клятву эту вам ещё только предстоит дать, если у вас хватит выдержки закончить обучение. Но лучше, если вы будете знать её уже сейчас. Да, чуть не забыл – в ней упоминаются античные божества. Если и это кому-то не по нраву, тогда я прошу его встать и покинуть аудиторию. Нет желающих? Тогда пишите: Hippocratis Jus-Jurandum.

Студенты обмакнули перья, записали и теперь сидели, выжидательно глядя на преподавателя.

Но шли минуты, а травник всё смотрел и смотрел за окно – на шпили, башни, островерхие крыши домов, и всем казалось, что мыслями он был не здесь, а где-то далеко.

«Что ж, – думал Жуга, – так оно и бывает: у знающих учись, а незнающих учи… Теперь мне предстоит делиться знаниями. Но разве я не этого хотел? Наверное, этого. Сколько мне накуковала моя кукушка? Никто не знает, а она не скажет. Ладно. Пусть так. Жизнь коротка, и немногие могут сказать, что нашли своё дело. Значит, так упали мои руны. Что ж, не самый плохой расклад!»

Он улыбнулся своим мыслям, и тут в дверь постучали. В аудиторию проникла вихрастая голова. То был мальчишка Дирк, сын вдовы ван Вельден, служивший при университете рассыльным.

– Господин Лис, вы здесь? – осведомился он. – Вам посылка.

– Что за посылка?

– Я не знаю. Утром с нарочным доставили, мне велено только принесть и передать.

– Давай её сюда.

Травник разорвал шнурок, развернул плотную бумагу и с удивлением уставился на обложку с тиснённой золотом надписью: «L. Fuchs. Primi de historia stirpium commentarii insignes…»

– Яд и пламя…

Сердце его колотилось, буквы плясали перед глазами. Травник далеко не сразу понял, что это его собственный труд по фармацевтике, издание Даубманнуса, авторский экземпляр. К нему прилагались письмо с любезностями от печатника и какая-то записка. Жуга развернул её. Готические буквы странным образом смахивали на куфик; травник сразу узнал почерк Золтана.

«Во имя Аллаха, милостивого, милосердного!

Дорогой друг, здравствуй.