Культурный герой. Владимир Путин в современном российском искусстве

Наверное, Виктор Олегович хотел написать наконец идеальный роман — и, я ж говорю, у него это получилось. Однако эпитет «идеальный» оказался в данном случае почти противоположен эпитету «пелевинский» — и не так-то просто найти этот фермент, делавший его прозу явлением, не просто объясняющим русский мир, но делавшим его пусть конечным, но не страшным. И вовсе не лишенным любви и надежды.

Дмитрий Быков считает, что это прежде всего — чистая нота городской печали, возвращавшая поколение к одним мощным корням и общим переживаниям терапевтического свойства. Кто-то полагает таким ферментом одомашненную через наркотические трипы мистику, кто-то — добрую насмешку, мастерски закамуфлированную под убойный сарказм… Была еще, конечно, радость узнавания — и Пелевин даже форсировал ее, вводя в новые книги старых персонажей. В S.N.U.F.F., кстати, упоминается герой «Ананасной воды» Семен Левитан, произведенный в машиахи, — но это скорей авторская инерция.

Я, в свою очередь, полагаю, что этим ферментом был главным образом сам автор.

У Владимира Высоцкого (балладное эхо которого неожиданно прорывается сквозь матерные пассажи в «оркских» сценах Snuff'а), есть строчки:

…Но словно в пошлом попурри,Огромный лоб возник в двери,

И осветился изнутри —Здоровым недобром.

Вот это «здоровое недобро» (ударение на эпитет), то есть авторское отношение, Виктор Олегович умел демонстрировать блестяще, рассказывая о самых паршивых явлениях и ситуациях. И читатель авторский знак понимал без труда, и баланс бывал восстановлен.

В S.N.U.F.F. куда-то исчезает «здоровое», а «недобро» остается в своих правах, и даже с некоторым превышением. Известно, что на всякую дерриду у Пелевина издавна наличествовал зуб — но бесконечная ирония по поводу «старофранцузской философии», «дискурсмонгеров» и «сомелье» кажется не только избыточной, но и утомительной. Наивно упрекать Пелевина в недоверии к христианству, однако на фоне повторяющегося буддийского сценария с очередным «вечным невозвращением» все это выглядит бородатым анекдотом.

Примеры можно продолжать, однако кто нам сказал, что Пелевин, рассказывающий о далеком будущем, должен быть похож на Пелевина, который тележит про плюс-минус настоящее? После «Ананасной воды» многие его поклонники открыли, что Виктор Олегович много больше, чем просто писатель, и в образе Савелия Скотенкова автобиографически разложил некоторые… хм, случаи из практики. И если Пелевина-мемуариста сменил Пелевин-визионер — наши мелочные претензии явно не по адресу.

S.N.U.F.F. и роман Андрея Рубанова «Боги богов» сошлись в «нацбестовском» списке-2012. Подобно кровным братьям (браткам) из индийского кинематографа, разлученным на множество лет.

Ранее, впрочем, близость у романистов отмечалась скорее феноменологическая, по принципу «они были первыми». Ну, пионерско-миссионерские заслуги Виктора Олеговича многочисленны и общеизвестны, а вот Рубанов, великолепным романом «Сажайте и вырастет» возродил в нулевые почтенную традицию русской тюремной прозы, которая, пройдя через штрихпунктиры довлатовской «Зоны» и высоцкого городского романса, поиссякла и переместилась в мемуарное русло. Даже тюремно-лагерная трилогия Эдуарда Лимонова (заочной учебы у которого Рубанов не скрывает) — «В плену у метвецов», «По тюрьмам», «Торжество метафизики» — ближе к нон-фикшн: жесткий социальный очерк в миксе с дневником революционера.

Перекличка (очень мягко говоря) двух романов из семейства антиутопий (справедливости ради отметим: фэнтези-экшн Рубанова — антиутопия по случаю, а не авторской волей) обескураживает. Грядущее в координатах дальних миллениумов, секс-игрушки и буйство биотехнологий, многабукф и многасекса, с межрасовым и межвидовым оттенком. Техноязычество (пелевинский культ Маниту прописан более тщательно, чем у Рубанова религия Пустоты с молениями Крови Космоса). Притча о природе власти на примере русского блатного мира по лекалам воровского закона. Пилоты и пилотки, производственная их жизнь и даже что-то похожее на snuff'ы (порноролики военной хроники) фигурирует и у Рубанова. Оба романа шибко кинематографичны — S.N.U.F.F., естественно, по-голливудски и спилберговски, «Боги Богов», будучи экранизированы, напоминали бы, думаю, детско-советское фантастическое кино 70—80-х, которое, в отсутствие у нас фильмов ужасов, щекотало подростковые нервы. В нем бывали хороши саундтреки.

В общем, игра в «найди десять сходств» рискует затянуться надолго.

Плагиат между тем исключен. Визионерство (во всяком случае, у Рубанова), думаю, тоже. В «Богах богов» писатель Рубанов — слишком архитектор, несколько даже бравирующий чертежами и глазомером, рулетка и карандаш за ухом, в романе — от хронологических разрывов до открытого финала — все подогнано и просчитано.