Культурный герой

Из дальнейшего рассказа дядьки выяснилось, что на зайцев они вышли по-честному, с пиками и охотничьими кинжалами. Схватка была кровавой, но недолгой. Двоих спутников Тони зайцы положили на месте, а его и егеря повязали и доставили в лагерь.

— Ну и где этот егерь, мать его егери, сейчас? — спросил сержант, дергая металлический ошейник.

Ошейники были на всех троих, и еще их связывала общая цепь, прикрепленная к наручникам.

— Заяц жарить и есть, — лаконично бросил пиндос.

— What? — от ужаса на иностранных языках заговорил работник милиции.

— Вот тебе и вот, — ответил американец, обнажая в улыбке крепкие белые зубы. — А вас, ребятишка, судить будут. Мне наказаний легкий, потому что гражданин цивилизованный страна, где заяц на охота запрещенный давно. Пять лет на стройке. А вы не знать, не угадать.

Сержант яростно затряс цепью, отчего Максик свалился на пол клетки.

— Папа, уймись, — железным голосом сказал Вовчик. — Иностранный гражданин бредит, не видишь, что ли? Нас террористы взяли в заложники и скоро потребуют выкуп.

— Какие террористы? — простонал сержант. — Какие заложники? Кто за нас выкуп платить будет? Кому мы, на хуй, нужны?!

И впился в цепь зубами. Не помогло.

Пришли за ними на закате. Два конвойных зайца споро отперли клетку, разговорчики пресекли тычками в зубы и поволокли родимых по снегу. Снега, впрочем, было немного, да и в том протоптаны аккуратные тропы. Кругом, на много уровней, тянулись склоны помойки. Склоны темнели отверстиями нор.

— Да у них тут целый город, — охнул Максик.

— Р-разговорчики! — рявкнул рослый беляк и дернул цепь.

Суд, краткий и неправый, зайцы проводили в неком подобии амфитеатра. На ступеньках, состоящих из сплющенного металлолома и шлака, расселись зрители. Отдельно, в сторонке, присяжные. Максика, однако, больше всего заинтересовала одинокая фигура, стоящая за креслом судьи, на небольшом возвышении. В лапах у большого седого зайца был жезл, сделанный из мелкашки с погнутыми стволами. Шею и бедра старика украшали связки скальпов. Максик задрожал, отчего цепь противно задребезжала.

— Не дергайся. И не думай перед косыми обоссаться. Храни достоинство белого человека! — рыкнул сержант.

Но Максику было не до достоинства. Обвинитель уставил на него большие, косоватые, кроваво-красные зенки и спросил, странно шевеля вибриссами:

— Признаете ли вы, Максим Эдуардович Белецкий, восемьдесят шестого года рождения, не был, не судился, не женат, себя виновным в том, что вторглись на территорию автономной области, условно именуемой Заячья Губа, с целью совершения преднамеренного убийства граждан этой области и были застигнуты с поличным на месте преступления?

— Нет, — пролепетал Максик.

— Признаетесь ли вы в том, что способствовали, содействовали и соучаствовали в преступной активности Куропаткина Василия Львовича и Куропаткина Владимира Васильевича по тем же обвинениям?

Максик подумал и честно сказал:

— Признаюсь.

— Что ж, — усмехнулся прокурор, — чистосердечное признание может склонить мнение присяжных в вашу пользу при вынесении приговора. Но может и не склонить.

Дальше все было как-то нелепо и быстро. Их с Вовкой, как несовершеннолетних, приговорили к шести годам заключения и безвозмездного общественно-полезного труда. Василию Львовичу — только тут Максик узнал имя-отчество Вовкиного отца — вынесли смертный приговор. За неоднократный геноцид граждан автономной области Заячья Губа.

— Это провокация! — орал милиционер. — Подлая подстава! Заяц был контуженный до меня, он подыхал, я добил его из жалости!

Его не слушали. Толстый охранник подскакал к ним и зубами перекусил цепь, связывающую сержанта с мальчиками. Вовка взвыл и ухватился за отцовскую руку, его оттолкнули. Сержант проорал, высунувшись из-за заячьего плеча:

— Сынок, будь мужчиной! — и его уволокли.

Вовка рвался из цепей и матерился. Их отконвоировали обратно в камеру. Вечером по стенам карьера плясали отблески пламени, слышались заячьи голоса, хрипло распевающие какой-то ритуальный гимн, гудел бубен и вкусно пахло шашлыком. Максика опять стошнило.

Кормили их тухлой, да еще и мерзлой рыбой. Рыбу желудок Максика принимать поначалу отказывался. Да и вкалывать на морозе без перчаток, сначала откапывая, а затем сортируя металлолом, несладко. Вовка был покрепче, да и тот на третий день начал сдавать. Американец из клетки напротив куда-то делся.

— Перевели в квартирку получше иностранца, — мрачно сказал Вовка.

— Ну че ты врешь? — взбеленился Максик. — Че ты меня утешаешь? Я что, маленький?

Вовка вздохнул, брякнул цепью и сказал:

— Бежать нам надо.