Культурный разговор

Кажется, авторство написанных в середине 1920-х годов «Донских рассказов» никем не оспаривалось, в отличие от авторства «Тихого Дона»; между тем, предположение о том, что это написал один и тот же человек, отнюдь не будет робким. Сильный замах и точный удар этих кратких выплесков натурального логоса предвещают будущий замах и удар: разъяренная земля воюет сама с собой, и эпическое бесстрастие – единственно верная интонация в катастрофах такого масштаба. Вообще подлинная история метаморфоз автора

(М.А.Шолохова) куда интереснее пошлых картинок, годных для второсортного голливудского кино, – в которых спрятанный в подвалах станицы Вешенская гениальный белогвардеец под пытками выдает предприимчивому аферисту «Тихий Дон» страницу за страницей. О, если бы все было так просто. Если бы автор «Тихого Дона» погиб так славно, а не задавленный временем и собственной трусостью…

Уже прогремел фильм «Тихий Дон» Сергея Герасимова с Петром Глебовым и Элиной Быстрицкой (1958), предъявив все красоты «большого стиля», для должного разворота которого режиссеру всегда полезно несколько застыть, замереть, допустить частичное или полное окаменение тех сосудов, по коим в творческом организме течет живая кровь – когда Владимир Фетин взялся за экранизацию по мотивам шолоховских рассказов. В его активе был дебютный фильм «Жеребенок» (тоже по рассказу Шолохова) и всенародно обожаемый «Полосатый рейс». Конечно, человек, справившийся с тиграми и обезьянами, вольно резвящимися на палубе советского корабля, вполне мог справиться и с эпическим изображением Гражданской войны. Однако «Донская повесть» – драма на грани трагедии. И рифмуется она не с «Тихим Доном» Герасимова, а с картиной «Сорок первый» Григория Чухрая (1956), где красноармеец Марютка (Изольда Извицкая) застрелила красавца-белогвардейца Говоруху-Отрока (Олег Стриженов), явив новую этику нового мира. Общественное важней личного, классовое могущественнее индивидуального, а революционная война сильнее любви. Именно это утверждал выстрел снайпера Марютки в белогвардейца, метнувшегося к своим, – свои были далеким призраком спасительного корабля в море, а выстрел – самым настоящим. В рассказе Бориса Лавренёва снайпер Марютка вышибла из вражины чудесный синий глаз, которым так опасно пленилась, и глаз, как указывает автор, качался на волнах. «Очнись, болезный мой! Синегла-а-зенький!» – вопила Марютка, бросив ружье… Проза двадцатых любила изображать такие штучки.

В фильме Чухрая физиологических деталей, конечно, нет. Одна психология, но предельно убедительная: естественно, дикая красноармейка не могла не влюбиться в красавца белогвардейца (Стриженова! «Овода» из популярной советской экранизации романа Войнич), оставшись с ним наедине, без укрепляющего воздействия комиссаров, и не могла его не убить, повинуясь классовому чувству. Они – враги. Точка!

Шпионка Дарья и красноармеец Шибалок из «Донской повести» тоже враги, однако утвердительной точки в фильме Фетина вовсе не получилось, более того, со временем эта идеологическая «точка» решительно обратилась в многоточие. Вечное в образе Бабы явно победило временные понятия о добре и зле, потому что Баба в своем истинном натуральном виде – принимающая мужчину и рожающая дитя – принципиально непобедима. При своем появлении в картине она лежит с задранным подолом, раскинув ноги, в избе, захваченной красноармейцами, и понятно, отчего насмешник-боец (Борис Новиков) крякает с досадой и восторгом одновременно. Мир революционной борьбы нарушен, обеспокоен и подавлен этим возмутительным фактом – лежащей перед мужиками Бабой. Ничего хорошего их с этой бабой не ждет. Погубит их Баба.

Людмила Чурсина явилась в «Донской повести» как прелесть и беда, соблазн и ужас, предвестие счастья и катастрофы. Раскинувшая ноги Баба оказывалась в прочнейшей связи с землей, ждущей любви и труда, по которой мчатся мужчины, сеющие войну и смерть. Высокая и стройная молодуха, чья стать маняще виднелась из-под наверченных казачьих юбок и платков, умела улыбаться той самой улыбкой, которую мастерски умели ловить художники Возрождения. Да, сама земля породила эту проклятую неубиваемую Бабу, шпионку и диверсантку вечности. И добро бы она сошлась с хорошеньким командиром красного отряда, но нет – выбор Фетина на роль мужа Бабы был безупречен, он взял Евгения Леонова. Что бы там ни думал этот молчаливый «шишок» о прекрасном будущем нового мира, он ей не муж. Как весна превратилась в войну, так и на месте доброго крепкого Мужика, который по справедливости положен столь упоительной Бабе, оказался бог весть кто, нескладный бирюк, нелепый антимужчина, корявый пень. С насмешливой горечью взглядывает на него Баба, втайне надеясь на что-то лучшее в будущем, но по-бабьи принимая судьбу…