Культурный разговор

– И связь с землей, с природой, с Доном – это сильно в них ощущалось. Наверное, это очень их питало, питало и характер, и ощущение жизни.

Вспомнила сцену, когда Дарья идет по степи пьяная и поет. А герой ее поджидает и дает ей по физиономии. Я говорю Владимиру Александровичу Фетину – может, мне действительно немножко самогончику для куража? – Ты с ума сошла. Лучше накануне попробуй, запомни это состояние, а потом воспроизведи. Тем более в степи жара – 32–33 градуса. И вот мы снимаем. На репетиции я подставляю физиономию – и он так меня чуть-чуть по щеке, ласково. Его отзывает Фетин и что-то говорит ему выразительно. Я, ничего не подозревая, так же спускаюсь с холма, пошатываюсь, пою, подхожу к нему, и вдруг он размахивается, а ладошка у него была такая большая, как оладушка, мясистая, и так мне по физиономии заехал, по щеке ударил, что я падаю, бусы рвутся. Так у нас не было запланировано. Порвались бусы – я плюхаюсь на землю, растерялась, бусы потеряла, собираю их в пыли, куда-то их за пазуху засовываю и от обиды плачу. Просто я расплакалась, что меня не предупредили и ударили так сильно. Осталась потом даже какая-то синева – гримировали. Второй дубль этой сцены мы даже не снимали.

Еще в этой роли мне «убирали интеллект», которого вообще не присутствовало тогда в моей жизни. Сейчас немножечко он прорезался одной извилиной, а тогда специально гример придумывала – мне наклейку делали, уменьшали лоб, высветляли щеки. Фетин поставил условие, чтобы я поправилась. А это были студенческие годы, когда мы все пытались походить на Юлию Борисову, ели одни лимоны. Поправиться было несложно, и вместо пяти я набрала восемь-девять килограммов: в станичной столовой возьмешь шмат мяса – лучше чем в ресторанах, натуральное, вкусное, я себя отпустила и ела сколько хотела.

– Вы вообще необычайно уверенно там держитесь, что называется, «пришла и говорю». Пришла как власть имеющая, что-то высветил в вас кинематограф, может быть, что вы сами в себе не осознавали. И дальше были замечательные роли – «Журавушка», «Виринея», «Угрюм-река»… Режиссер Владимир Фетин все-таки очень интересная фигура. В шестидесятые годы, кажется, на Земле не было плохих фильмов, такой необычайный был расцвет авторского кинематографа во всем мире. Но Фетин нашел в нем свое место и поразительно, насколько разные картины он снимал…

– Я очень сожалею, что о нем подзабыли. Он был очень непритязательный, скромный, только в работе был несгибаемым, бескомпромиссным. Очень любил актеров, и его любили актеры. В жизни был очень мягким и добрым человеком. Никогда не мог от лишней стопки отказаться – а жили мы рядом с «Ленфильмом», хата с краю, как говорится, собирались часто после съемок – были у нас и Папанов, и Евгений Павлович, и Валя Владимирова, и Невинный. Ему всегда было интересно наблюдать. Он больше слушал, чем говорил. А если что-то рассказывал, это было всегда очень образно. У него были красивые большие руки, а для меня руки – это продолжение жизни души. Он ими умел завораживать слушателей. Работал в основном с оператором Евгением Шапиро, который снимал удивительные крупные планы, правда, и свет выстраивал по два часа, так что хотелось уже кричать и кусаться. Зато потом на экране был результат. И Фетин, и Шапиро понимали, что красивые планы постоянно не нужны – достаточно трех портретов в фильме, и они свое дело сделают.

К съемкам Фетин готовился. Иногда лежал, смотрел в потолок, я удивлялась, не скучно ли ему, а оказывается, он просматривал уже фильм, к каждому съемочному дню продумывал все раскадровки, приходил на съемочную площадку вооруженный. Жизни совершенно не знал, ему было все равно, что надеть, лишь бы чисто, а где что продается – это его не интересовало.

Я считаю, что он заслуживает того, чтобы в память о нем сняли фильм, пока еще живы те, кто с ним работал.

Когда вы сказали, что исполнилось полвека «Донской повести», у меня содрогнулось что-то внутри. Однажды мне позвонили из Дома кино и пригласили на сорокалетие «Донской повести». Я согласилась, сверилась с расписанием и мимоходом спросила, кто еще будет. Пауза. А больше никого нет – все ушли. И тут у меня перехватило дыхание.

– Кино прославило Людмилу Чурсину, но у вас есть и театральная судьба. Вы в Щукинском учились? Там как-то особенно учат?