Купание в пруду под дождем

Ливень вводит в рассказ понятие о том, что счастье связано с материальными обстоятельствами, над которыми мы не властны. Выбор счастья не всегда в наших силах. Счастье — дар, и достается он на определенных условиях. Нам бы лучше принимать его, когда перепадает. Переживание счастья может быть ценным инструментом, необходимым условием для того, чтобы вершить добро. (Трудно «делать добро!» — или даже чувствовать себя нормально, — когда одно сплошное «чувство мокроты, нечистоты, неудобства».) И не славно ли (не освежает ли это нас, не увеличивает ли возможность того, что нам удастся сделать добро в мире, не глупо ли отказываться от прибавляющей сил поддержки) укрыться в доме от дождя и обнаружить там красавицу Пелагею, которая принесет полотенце, мыло, халат, легкую обувь и чай?

Дождь в этом рассказе участвует как самостоятельный персонаж второго плана; он продолжает идти, пока наша троица плещется в реке, затем исчезает вплоть до последней строки, где появляется на прощанье: «Дождь стучал в окна всю ночь». Дождь — источник неудовольствия (пока они шли), источник счастья (лил на них, пока они купались), а теперь вот становится постоянным, неброским, докучливым напоминанием… чего-то. Чтобы установить связь со сложносоставной красотой этого рассказа, попробуйте выписать, о чем дождь «напоминает» вам (или «говорит» вам, или «воплощает собой»), стуча в окно в самом конце рассказа. В списке окажется не что-то одно. Там много всего сразу. И это очень личное; даже если бы мне удалось сформулировать ответ (я пытался — и всякий раз стирал результат: он казался мне упрощенческим и недостаточным), мой ответ будет мало похож на ваш.

К счастью, мы не обязаны говорить.

Отчасти поэтому рассказ и был написан: чтобы создать этот несводимый к простому финал, о котором ничего дополнительно говорить не нужно.

Вот версия этого рассказа в том виде, какой он принял бы без отступления:

В ярком солнечном свете Иван Иваныч излагает историю своего брата (только) Буркину, пока они идут через не промоченные дождем поля. Финальный призыв Ивана Иваныча («Счастья нет и не должно его быть, а если в жизни есть смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в нашем счастье, а в чем-то более разумном и великом. Делайте добро!») адресован одному Буркину. Приходит ночь, мерцают слегка разочарованные русские звезды и вместе с Буркиным жалеют, что история получилась неинтересная.

Что утеряно?

Ну, как уже было сказано (и остается в силе): дождь, Алехин, Пелагея, купание, отклик Буркина на купание.

В этой версии, где нет отступления, Иван Иваныч предлагает свои доводы против счастья без всякого противовеса. Результат — лекция Ивана Иваныча, не встречающая возражений, с простым итогом: «Счастье не так уж прекрасно, как кажется».

Подобная лекция не лишена смысла, однако получается не тот богатый опыт, как в «Крыжовнике».

Если нам видится, что рассказ задается вопросом: «Правильно ли это — искать счастья?», — материал отступления расщепляет этот вопрос на множество других: «Если решаем отказаться от счастья, что мы теряем?», «Для удовольствия или для долга нам дана жизнь?», «Сколько веры — перебор веры?», «Жизнь — бремя или радость?» Я уверен, ум предложил вам по мере чтения и другие вопросы — или предлагает сейчас, пока мы разбираем текст.

Отступление, которое с самого начала лежало в нашей тележке ВПЗ, теперь, можно сказать, полностью себя оправдало.

Рассказ обращается к нам со словами: «Видишь, мне необходимо было позволить себе это отступление. Позволить себе пространство, в котором усложниться и тем самым избежать одномерной декларации против счастья, сделаться таинственным и прекрасным, таким, чтобы, читая и перечитывая, ты открывал(а) для себя новые грани, многие из которых Джордж в этом очерке совершенно упускает»[73].

Оговоримся: мое заявление о том, что отступление себя оправдывает, привнося усложнение, можно счесть тавтологическим, поскольку это отступление в значительной мере представляет собою сам рассказ — за вычетом речи Ивана Иваныча о его брате и краткого эпилога следом, на последних двух страницах. (Где ж иначе рассказу добыть этот материал, если не в отступлении, занимающем столько места?) Вдобавок я вроде как намекаю на то, как рассказ был написан (чего никак не могу знать): вроде как Чехов сперва сочинил речь Ивана Иваныча, а затем намеренно обрамил ее материалом предшествующим и последующим, чтобы все усложнить.