Купание в пруду под дождем

«Он встретил старого писателя, — пишет Труайя, — в березовой аллее, ведущей к дому. Толстой был в парусиновой блузе, белой панаме, с полотенцем через плечо: он собирался на реку купаться. Пригласил Чехова с собой. Пришли на берег, разделись, окунулись по шею. И вот так — бултыхаясь в речке, сияя библейской наготой, они завели свой первый разговор. Такая простота очаровала Чехова сразу же. Он почти забыл, что перед ним живой монумент русской литературы».

Можно было б представить себе весь «Крыжовник» в этом заплыве: Толстой в роли эдакого сгущенного Ивана Иваныча выдает величественные, строгие заявления о нравственности, при этом упоенно плещась нагишом; Чехов — в роли Буркина (противится пылким обобщениям Толстого); оба играют Алехина (трудяги, взявшие передышку). И, если вдуматься, Чехов мог бы сыграть роль и Ивана Иваныча, воплощая одновременно и его ханжескую, и восторженную стороны: он прибыл судить Толстого, а в итоге полюбил его и позднее писал: «Я боюсь смерти Толстого. Если бы он умер, то у меня в жизни образовалось бы большое пустое место. Во-первых, я ни одного человека не любил так, как его»[77]. Впрочем, Чехов умер первым — в 1904 году, и вслед за его кончиной Толстой сказал: «Я не знал, что он меня так любил»[78].

Через три года после их купания, в 1898 году, Чехов сочинил «Крыжовник».

Вдогонку № 6

Рассказы, с которыми мы здесь с вами знакомимся, — среди лучших из всего наследия их авторов. Но эти авторы сочинили и рассказы менее грандиозные, и их тоже важно читать хотя бы для того, чтобы напомнить себе: никто не попадает в яблочко при каждом выстреле, а за каждым шедевром по три-четыре пробных захода, в которых художник нащупывает подходы.

Позвольте предложить вам парочку упражнений, чтобы познакомиться с этой идеей, одно — на материале русской литературы, другое — на материале фильма.

Толстой в молодости ехал в санях в пургу и заблудился. Двадцать часов его партия пыталась выбраться, ехали всю ночь и наконец нашли пристанище. Вскоре после он сочинил рассказ под названием «Метель». Через сорок лет тот же материал он использовал в рассказе «Хозяин и работник». Если прочитать эти два рассказа подряд, удастся уловить проблеск того, чему Толстой научился за сорок лет в смысле повествования.

Второе: в раннем фильме Чарли Чаплина «Чемпион» есть сцена бокса. Через шестнадцать лет Чаплин похожую сцену снимает и в «Огнях большого города»[79]

.

Итак, упражнение.

Вы недавно прочли «Хозяина и работника». Теперь прочтите «Метель».

Посмотрите в любом порядке боксерскую сцену в «Огнях большого города» и соответствующую сцену в «Чемпионе».

Позвольте позднейшей работе срезонировать с ранней.

Думаю, позднейшие работы покажутся вам более высокоорганизованными системами.

В «Метели» задача Толстого сводится к документальной записи действительного события. Суть в том, что вот это приключение в снежном буране произошло. Никто из персонажей ничто собою не олицетворяет и не делает ничего такого, что указало б на персонажа. Спасаются они чисто случайно. Есть в этом рассказе всякое прекрасное (например, главный герой, боясь замерзнуть насмерть, засыпает, и ему снится лето; превосходны описания самой метели и лошадей), однако в этом рассказе и близко нет драмы «Хозяина и работника», и ничего предметного он о человечестве и не говорит — помимо того что несколько его представителей заблудились.

По сравнению с соответствующей сценой в «Огнях большого города» бой в «Чемпионе» кажется рыхлым и статичным. Труда вложено много — все вроде бы прыгают и скачут, и видятся эти прыжки импровизированными. Юный Чаплин применяет ранние версии тех же шуток, какие позднее окажутся в «Огнях», однако они словно повторяются и повторяются, и Чаплин еще не успел придумать, как их выстроить в тугую последовательность с нарастающим напряжением, как ему это великолепно удастся в «Огнях».

Итак, позволим себе обобщить: в высокоорганизованных системах причинность гораздо более выражена и намеренна. Составные элементы словно отобраны точнее. Нагнетание решительно; у всего есть цель.

Более высокоорганизованные системы, как вы понимаете, лучше.

Очевидный вопрос к художнику в таком случае: как придать моей системе больше организованности?

Если собрать в одной комнате десять писателей от великого до скверного и попросить их составить список величайших добродетелей художественной прозы, заметных расхождений не обнаружится. Вообще такой список достоинств существует — мы с вами его собрали невзначай, пока разбирали русские рассказы в этой книге: прозе необходимо быть предметной и действенной. Нужны обильные подробности. Нужно постоянно нагнетать. Показывать, а не рассказывать. И так далее. Те десять писателей — если б они преподавали свое ремесло — в той или иной формулировке и с тем или иным личным подходом предложили бы те же величайшие добродетели, плюс-минус одна-другая, и привлекательные варианты баек, посредством которых писатели поют хвалы этим добродетелям, каких тщательно придерживаются в работе.