Куратор

Здесь Вестховер отступил от темы и высказался по поводу состояния ума Гилдерслива:

– Как ни уважаю я его за смелость и способность привлекать к себе симпатию огромных людских масс, Гилдерслив стар и болен и, чего греха таить, никогда не умел быстро ориентироваться в обстановке…

В заключение Вестховер изложил свою версию убийства Йовена.

– …этот сумасшедший снова начал меня провоцировать. К сожалению, мой человек оставил пистолет в кармане, откуда я смог выхватить оружие, когда у меня вскипела в жилах кровь. Даже держа пистолет в руке, я не намеревался застрелить этого психа, но он уставился на меня в упор. Я вздрогнул от негодования – как он вообще смеет смотреть мне в глаза! – палец самопроизвольно дернулся и надавил на спусковой крючок. И вот злодей мертв. Я пришел в ужас – мне до сих пор не по себе. Конечно, в этом нет моей вины, ведь он был записным хамом и необузданным босяком. Кто поручится, что он не впился бы в меня зубами? Он же взбесился. Это все речная вода, которая отравляет кровь в прибрежных районах, кишащих подобными вырожденцами! Но в глубине души меня до сих пор терзает сожаление. – Министр нахмурился и жестом показал недоверчивое изумление, поведя пальцами куда-то вбок. – Видимо, на миг я заразился его безумием.

Ночная мгла за окном начала редеть, когда генерал вновь сверился с запиской, в которую поглядывал всю ночь, – она была написана, как заметил Роберт, очень жирно и красными чернилами, – и объявил, что на сегодня пора заканчивать. Лейтенант собрал и выровнял исписанные листы и оставил их на столе. Когда Ван Гур повел его к выходу, генерал и министр налили себе по последней.

В холле человек в ливрее, свернувшись, спал на скамье.

Δ

Выйдя из здания суда, Роберт и сержант остановились у каменного тигра. Было по-летнему тепло, и многие солдатские палатки, разбитые на травянистых участках между полосками брусчатки, стояли с открытыми клапанами. Из одной долетело сонное бормотанье:

– Ну Маргарет, не упрямься…

Роберт не сразу смог вытянуть сигарету из портсигара, настолько он был ошеломлен услышанным. «Ведет себя как ни в чем не бывало! Вестховер продолжает делать вид, что это не его вина, раз он убил того посудника». Министра финансов оправдали на том основании, будто он действовал в порядке самообороны, но правда жила в упорных слухах и всплывала в анонимных памфлетах и граффити. Убийство Йовена послужило триггером, подстегнувшим тайные антиправительственные митинги среди студентов, докеров и представителей других профсоюзов. Если богатого человека можно безнаказанно убить посреди улицы в присутствии целой толпы свидетелей, на какое же правосудие надеяться остальным?

Ван Гур нагнулся, чиркнул спичкой о брусчатку и поднес к сигарете Роберта.

– Да, это гнусно, сэр.

– Благодарю вас… Я и понятия не имел, что он под стражей. Я думал, он сбежал.

– Если просочится слушок, парни его вздернут. Вот почему требовалось все сделать конфиденциально.

– Разумеется, я никому не скажу.

– А заманчиво бы подвесить его повыше, сушиться на солнышке! Но не сейчас. Конченый тип. Я участвовал в обыске в его особняке. Своеобразные пристрастия… И ведь даже не скрывал. Говорить неохота. – Сержант с сожалением покачал головой.

Роберту стало любопытно, но спросить, не показавшись похотливым, он не мог.

– В любом случае, – продолжал Ван Гур, – надо сперва выяснить, куда сгребли самое дерьмо. Прижмем его малость.

– Он не выглядит сколько-нибудь напуганным. Вы слышали, как он рассказывал об убийстве?

Как всегда, когда речь заходила о покойном владельце фарфоровой фабрики, Роберт вспоминал сервиз в своем фамильном имении, где тарелки украшало изображение жеребца на лугу. Роберт убеждал себя, что у родителей сервиз в одну краску, а не в три цвета, как у тщеславного министра. Его родители не отличались жадностью, но они жили как в шорах. Отец много лет носил одни и те же сапоги и платил жене одного из батраков за ремонт. Когда лорд Барнс в своих дорожных сапогах и тяжелом пальто останавливался у кромки поля, приветствуя своих работников, его отличало лишь безмолвие. Вместо «здравствуйте» он сдержанно кивал батракам и откашливался в знак приветствия. «Гм-гм», – доставалось каждому проходившему мимо вместе с наклоном головы. Отец Роберта был хороший человек, просто он родился помещиком и ничего иного не умел.

Роберт снова дал себе слово написать родителям – дело, которое он откладывал уже несколько месяцев, – и изложить в письме свои взгляды и как все вот-вот изменится к лучшему.

– Не, он как на иголках, просто держит лицо, – отозвался Ван Гур, тоже прикурив сигарету. Сунув ее в один угол рта, он выпустил сизый дым из другого. – Кроссли с ним любезничает, чтобы разговорить. Сразу видно, он надеется выйти сухим из воды. Вот увидите, все его благодушие сразу пропадет, когда его потащат на виселицу. Готов спорить, в люк он пролетит с визгом.

– Я с нетерпением жду, когда его признание будет публично зачитано в суде, – сказал Роберт.

– О да. Тогда мы все повеселимся.