Куратор

Заперев за собой комнаты, она вернулась в общежитие для прислуги. В кухне она взяла кое-какой бакалеи, а в кладовке – щетки, мыло и мастику для пола. Все это тоже отправилось в ее новые сумки.

Одна из горничных, Бетани, вошла в кухню и тихо ахнула, увидев, как Ди распоряжается в кладовой.

– Дора, это же не твои сумки!

– Теперь мои, – отозвалась Ди. – Я нашла новое место и сюда не вернусь.

Бетани была нескладной долговязой девушкой с длинным подбородком, костлявыми локтями и большими ступнями. Она выглядела и держалась так, словно ее с силой тряхнули, так что кости ссыпались внутрь, и сложили заново. Как большинство девушек из университетской обслуги – да и сама Ди, – Бетани была сиротой и выпускницей Ювенильного пансиона. Ди считала, что перетрясли ее именно там.

– Чего еще за новое место? Какое такое новое место?

– Просто место, и все. Ты тоже давай о себе подумай. Университет закрылся и непонятно когда откроется, какой смысл здесь оставаться?

– Но в городе опасно! По улице утром проходила кавалерия, еще до рассвета, – сказала Бетани.

– Значит, патрулировали город. Кому-то надо поддерживать порядок, пока все не уляжется. Мой друг из волонтерского корпуса говорит, что они планируют сформировать новое, более честное правительство. Ты же читала памфлеты!

– Ах, твой дружок? Твой мистер Барнс?

Брак Бетани был одним из жалких предметов ее гордости. Ее муж, Гид, немолодой человек, зарабатывал на полунищенское существование, присматривая за терьерами господина ректора. Бет однажды угораздило обмолвиться, что, обучая щенков, Гид порой даже спит в питомнике. Отвратительные издевки прочей прислуги не замедлили принять вполне предсказуемое направление, но Ди предупредила главную заводилу, что травлю надо прекращать.

(«А с чего бы нам над Бет не позабавиться?» – возмутилась девица. «Вот отделаю тебя совком для угля, тогда поймешь», – ответила Ди, и издевки сразу сошли на нет.)

Ди была разочарована, но не удивлена неблагодарностью Бетани: когда тебя трясут изо всех сил, внутри отбиваются и отлетают куски. Остаток жизни из тебя торчат режущие кромки да острые углы.

– Верно, – сказала она, в упор глядя Бет в глаза. – Мой друг.

Бетани нахмурилась и опустила взгляд на плитки пола, который каждая из них мыла, стоя на коленях, бесчисленное множество раз.

– Пара этих, с зелеными повязками, приходили к Гиду спрашивать о ректоре, но ведь ректор смотал удочки вместе с остальными. Гид твердит мне не волноваться, но я боюсь.

– Так уходите вместе. Найдите себе новую работу, смените имена…

– Гид никогда не бросит своих щенков, – возразила Бет.

Она стояла, выпятив нижнюю губу, всем видом желая, чтобы подруга с ней заспорила, но Ди нечего было добавить. Ей пора было идти. Она подошла к Бет, поцеловала ее в щеку и попрощалась. Уходя, она слышала, как всхлипывает сзади Бетани, но не оглянулась.

Δ

Несколько мужчин и женщин гнали стадо черномордых овец по Университетской авеню. У ягнят на боках были намалеваны красные знаки имений, которым они принадлежали. Ни один из овечьих пастухов не носил зеленых нарукавных повязок: это были простые работяги, а не студенты или солдаты. Один точно был дворником, потому что погонял овец длинной метлой. Овцы испуганно блеяли и оставляли за собой на мостовой множество «орешков».

– Приходи на ужин, красавица! Тут на всех хватит! – окликнул Ди пастух.

Ди даже не посмотрела на него.

На трамвайной остановке собралась целая толпа ожидающих. Уличный певец с подвижным лицом пел под гитару ироническую песенку о Йовене, фабриканте, которого убил на улице министр свергнутого правительства:

– «Он был гордым, и лысым, и мертвым, Он был грубым, приземистым, мертвым. У него и друзей-то не было, – заявил Вести. – Правильно я его пристрелил». Но последнее слово осталось за безумцем. О да, последнее слово осталось за безумцем!

Обмирая от стыда и удовольствия, люди стояли с пунцовыми щеками, прикрывая ладонями рты. Они еще не привыкли к тому, чтобы такое распевали при всем народе.

В последней строфе говорилось, как горожане свергли правительство, а Йовен вознесся на небеса, но отказался есть амброзию с халтурно сделанных ангельских тарелок. В шляпу уличного певца полетели монетки, и он спел еще две песни, прежде чем наконец показался трамвай.

Однако вагоны были переполнены до отказа – головы торчали даже из открытых окон. Трамвай прошел мимо, не останавливаясь.

– Простите! Некому работать! Только экспресс! – прокричал вагоновожатый.

Чувство приятного единения, вызванное прозвучавшей песней, сразу испарилось. Остановка проводила трамвай отборными ругательствами, и некоторые из стиснутых в вагонах пассажиров не замедлили сочно ответить на прощанье.

Ди с усилием подняла тяжелые сумки и зашагала вдоль реки. Музей находился на восточном берегу реки Фейр, университет – на западном.

Она начала переходить Северный мост – по-простому Северюгу, один из двух консольных городских мостов, препоясывавших Фейр.