Курсанты

И вот в казармы батальона зачастили отпускники. Выпрашивали у первокурсников фуражки – кому на юг, шапки – кому на север, брюки, кители и шинели. Огромные кирзовые ботинки до сих пор не знаю, почему прозванные говнодавами, выбрасывали в мусор и приобретали свои цивильные туфли. Атрибут этой форменной одежды на полётах себя не оправдал. Сильно потели ноги, в кабине не умещались в крепления педалей, что чревато при выполнении фигур высшего пилотажа. И начальство старших курсов вынуждено было закрывать глаза на такое вопиющее нарушение формы одежды. Единственное, что требовали: туфли должны быть чёрные и не остроносые.

Выданная на два года форма у них естественно пришла уже в потрёпанное состояние, а домой хотелось приехать во всей красе. Где ж взять хорошую форму? Естественно у первокурсников. И они, весёлые и до черноты загорелые под беспощадным степным солнцем, по вечерам вваливались в казармы батальона и искали земляков для обмена. И, несмотря на категорический запрет Юрманова обменивать свои вещи на старые, многие первокурсники уже щеголяли в обрезанных до колена шинелях, изрядно потёртых и выцветших кителях и брюках, и в фуражках с вытащенной из них пружиной, от чего они принимали такой вид, словно их долго жевала корова. Но это был своеобразный шик, крик, писк курсантской моды. Тысячи нарядов вне очереди зарабатывались за это, но вот кончался период отпусков, кончалась и мода. До следующего отпуска.

А на вопрос начальников, почему в старой шинели или кителе был один ответ: украли. Удивительно! За кражу макета самолёта тут выгоняли. И правильно делали. Но когда у половины роты украли…

Начальство прекрасно знало всё это, понимая курсантов, слегка наказывало дающих – подумаешь, вечером помыть умывальник или, простите, туалет! А отъезжающих в отпуск и не «замечало», откуда и почему они во всём новом. И как не боролся с этим самый рьяный поборник соблюдения формы одежды майор Юрманов, ничего сделать не мог.

В субботу вечером я заступил в суточный наряд дежурным по роте. Настроение у всех приподнятое, ибо завтра – выходной, а значит отдых от так надоевших построений, разводов, занятий. Да и не вставать можно было, если не хочешь идти на завтрак, поскольку утренней переклички строя не было. Для любителей поспать, таких, как Гарягдыев – лафа. А завтрак он просил кого-нибудь принести и съедал, под всеобщий смех и улюлюканье, когда просыпался. Да таких сонь не мало было. Но были и любители пожрать, как курсант Бакежанов (его окрестили кличкой «Худой») из нашей группы, или громадный боксёр Валера Ким, которые с вечера опрашивали, кто не пойдёт утром в столовую, и с удовольствием поедали их порции: не все хотели, чтобы им приносили завтрак в казарму и терпели до обеда. «Голодные» дни первых недель давно закончились, все привыкли к режиму, и никто уже никакого голода не испытывал. В столовой на столах даже многое оставалось не съеденным.

После ужина до вечерней поверки казарма опустела. Начало декабря было на удивление тихим, тёплым и бесснежным и народ разбежался кто куда: на стадион, гулять по «Бродвею» – центральной улице училища, но большинство – на танцы в курсантский клуб, ибо первокурсникам наконец-то разрешили туда ходить. Из нашей группы в казарме осталось только двое: Гарягдыев и Цысоев – парень слонёнок. Первый, пользуясь отсутствием начальства и своим офицерским званием, завалился спать, предупредив меня:

– Дядя, разбуди к вечерней поверке.

Ну, как отказать офицеру. Уже через десять минут от него исходил мощный храп. А Цысоев же молча ходил по казарме, шаркая ботинками по полу, яростно наскрёбывал пятернёй остриженный затылок и, казалось, о чём-то мучительно вспоминал и никак не мог вспомнить. Оторванный сразу же после школы от гражданской жизни, он очень скучал по дому, и, вероятно, на него напал очередной приступ ностальгии.

Пройдя по комнатам казармы и убедившись, что всё в порядке, я предупредил дневального, что буду в комнате отдыха писать письма. Через некоторое время дверь открылась, и вошли два старшекурсника. Один высокий и широкоплечий, второй размером поменьше. Он-то и воскликнул:

– Вот, Жора, этот, пожалуй, подойдёт.

Сначала я не понял, в чём дело. А парень бесцеремонно подошёл ко мне и, не обращая на повязку дежурного на моём рукаве – исполнение служебных обязанностей – окинул не меня, а мой китель взором сверху вниз так, словно он висел на вешалке, проговорив при этом:

– В воротничок бархотку вставим, беленькую проволочку для окантовки пришпандорим – будет люкс. Давай, снимай, примерим.

И бесцеремонно дёрнул меня за рукав. Почувствовался резкий запах спиртного. На вид он был лет на четыре-пять моложе меня. Вчерашний школьник. Я опешил. Встал, вышел из-за стола.

– Чего ты хочешь? – спросил, легонько отодвигая его от себя.

– Слушай, браток, махнёмся кителями на отпуск? – вступил в разговор Жора. – Приеду – верну.