Курсанты

– Да потому, что курсанты первого курса не успели обрасти ещё кислой шерстью в двадцать спаренных кулаков, как старшекурсники, которые успели почувствовать себя лётчиками. И потому считают: теория – это второстепенное. Главное – летать. А что это за слово летать? Это старое заскорузлое слово. Летает и ворона. А для чего нужен лётчик в кабине, я вас спрашиваю?

– Ну, чтобы летать, для чего же, – неуверенно ответил за всех Архинёв.

– А я ещё раз говорю, – повернулся к нему всем корпусом Карпушов, – ворона тоже летает. А лётчик нужен для того, чтобы правильно эксплуатировать материальную часть. Вот для этого и нужны знания. И всесторонние. Вот потому вас тут и держат три года. Мы когда-то корейцев обучали за две недели. Вот их мы летать учили. Показали, где пулемёты, пушки, научили за ручку и сектор газа держаться – и вперёд. Но тогда обстановка такая была. Да и не людей они возили, война была. А вам людей возить. Потому учитесь, используйте каждую минуту. И не говорите, что нет времени. Знаю я курсантов: в обед читать нельзя – каша переваривается. В ужин – тоже. Лень, лень матушка.

Карпушов подошёл к окну, из которого была видна территория училища и, протянув руку в сторону столовой, продолжал:

– Есть курсанты, которым тут нужно лишь, чтобы нормально протекали четыре процесса. Первый – пожрать, второй – поспать, – ткнул пальцем в сторону казармы, – третий…

Третий процесс он срифмовал с двумя первыми, указав пальцем в сторону видневшегося из окна заведения с известными буквами.

– Ну и четвёртое, – закончил, переждав смех, – это подержаться за ручку управления или за штурвал. И вот выходит, что они три года как в санатории прожили. Спрашивается, кому нужен такой лётчик? Никому! Потому хочу, чтобы знания, полученные здесь, вы умело применяли в своей практической деятельности. Поздравляю с окончанием первого курса. И до встречи на втором курсе.

С последним аккордом пламенной заключительной речи Николая Михайловича, прозвенел звонок. Он был последним перед началом полётов. Учебно-лётный отдел мы покидали до середины ноября, до глубокой осени.

––

– Ровняйсь! Смирно! Равнение направо! Товарищ капитан, рота по вашему приказанию построена! – доложил Горчуков.

Дубровский зачитал приказ начальника училища об окончании первым курсом теоретических занятий и о формировании лётных подразделений. Наша рота переименовывалась в первую эскадрилью и включалась в состав второго лётного отряда. Учебные группы в том же составе стали называться звеньями. Из эскадрильи получилось четыре звена. В каждом звене по три лётные группы. В трёхдневный срок нам предписывалось переехать в казарму второго отряда, а уже затем перебраться в летний полевой лагерь на один из полевых оперативных аэродромов аэроузла, отстоящего от базы за 60 километров, недалеко от затерянного в бескрайней степи посёлка Комсомольский. Ни деревца кругом, степь, степь, одна степь.

Этим же приказом заместитель старшины роты, теперь уже эскадрильи, штангист Ким, по кличке «Да, ты» освобождался от должности и на его место назначался наш Володя Тарасов. Место Тарасова занял Володя Варламов, его заместитель.

– А сейчас я хочу поздравить вас с окончанием занятий и переходом из учебного батальона в лётные подразделения. И хочу с вами попрощаться. Через два дня я уже не буду вашим непосредственным начальством. Впереди у вас ещё два года пребывания здесь. Сделайте так, чтобы они не прошли напрасно. Сейчас, Горчуков, свяжитесь с начальником штаба второго отряда Пикаловым и получите инструкции по перебазированию. Все свободны. Но строй не расходился.

– Одну минутку, товарищ капитан, можно? – спросил старшина.

– Конечно!

– Давай! – кивнул Горчуков заведующему каптёркой, – тащи сюда.

Тот принёс большую модель самолёта. На подставке, оформленной под плиты взлётной полосы надпись: «Дорогому командиру от курсантов пятой роты с благодарностью и уважением».

– Позвольте, Остап Фёдорович, вручить вам на память эту модель в знак нашей признательности и уважения.

В строю не принято аплодировать, но все захлопали. У Дубровского повлажнели глаза. А потом прошлись мимо казармы строевым порядком. Команды выполняли лихо, с каким-то боевым задором. Дубровский стоял по стойке смирно, приняв под козырёк. И вид его был серьёзный, и кажется, немного грустный. Дубровского любили и, хотя впереди нас ждали более интересные дела, расставаться с ним не хотелось.

Уже через три дня мы были в Комсомольском, где нам предстояло жить и лететь до конца октября. Летний лагерь – это громко сказано. Несколько не отапливаемых казарм барачного типа, столовая, методические городки без какой-нибудь крыши над головой для каждой лётной группы, несколько небольших домиков для начальствующего состава – вот и весь лагерь. Дорожки, посыпанные песком. Стоянки автомашин, заправщиков. И одиннадцать самолётов Як и девять Ан-2. Да и ещё достопримечательность – старый верблюд по кличке Аэрофлот. На нём возили из посёлка воду для нужд лагеря.

Первое время лагерь произвёл на нас гнетущее впечатление.