Курсив мой

У меня такое зрение, что я легко читаю последнюю строчку на доске у глазного доктора. На том листе, что висит на стене. И последнюю строчку на картоне, который он дает в руки пациентам.

– Зачем вы пришли? – спросил доктор Лерис сердито. – У меня в приемной восемь человек ждут!

– Пардон, – сказала я.

– Можете не платить, – сказал он. Но я заплатила, конечно.

НОЯБРЬ

– Зачем встречаться там? Ведь даже здесь через несколько лет не хочется встречаться. Проходят годы, и людям не о чем говорить друг с другом. Дороги разошлись. А уж

там наверное они еще больше разойдутся со здешними. Ты своего Алешу даже не узнаешь. И тем лучше. Вера З. только вздохнула на это.

ДЕКАБРЬ

Жил-был русский писатель Д. Крачковский. О нем лет сорок тому назад Чехов сказал, что он – надежда русской литературы. Это его погубило. Писал он плохо, никто не хотел его читать. Жил он в нищете в Монте-Карло и часов по четырнадцать в день играл в рулетку: пять франков туда, пять франков сюда, глядишь, и набежит что-то. Так и кормился. Ходил обтрепанный, обросший, немытый. И все играл.

Однажды он заболел, и доктор сказал, что ему нужно вырезать грыжу. Он написал в “Последние новости”, объяснив, кто он, и просил собрать для него 300 франков. С большим трудом и неохотой собрали деньги – никто не хотел давать: его не знали, нигде не печатали. Послали ему 300 франков, и он их все проиграл в один час.

И вот он в совершенном отчаянии пошел в дирекцию казино. К директору его не пустили, но какой-то крупный служащий вышел к нему. Крачковский сказал:

– Я – русский писатель. Жил как нищий. Болел грыжей. Мне в Париже собрали денег, чтобы эту грыжу вырезать. Я получил деньги и вот – все проиграл. Верните мне мои 300 франков.

И случилось то, чего, кажется, не было с тех пор, как существует рулетка: дирекция вернула ему его 300 франков. И ему вырезали грыжу.

ДЕКАБРЬ

Я слушала по радио квартеты Бетховена, передачу из Кельна. Потом объявили, что всем музыкантам к Рождеству выдадут 3/4 фунта риса.

ДЕКАБРЬ

Студент Калифорнийского университета (русский по происхождению), защищающий диссертацию “Андрей Белый, его жизнь и творчество”, спрашивает меня в письме, кто была та “девушка”, из-за которой произошла ссора между Блоком и Белым и чуть не случилось дуэли (“Щ.” воспоминаний). Итак, прошло восемнадцать лет со смерти Блока, и люди уже не знают, что это была Л.Д. Блок, а мы-то думали, что это будут знать все и всегда! Уплывает жизнь – малая и великая, – и от драгоценных имен и эпох остается прах. “Там человек сгорел”.

ДЕКАБРЬ

Я много думаю все это время о символизме. Он был нужен России. Он доказал (в который раз?), что Россия – часть Европы. После символизма невозможно никакое “славянофильство” – ни старое, ни обновленное.

ДЕКАБРЬ

Бунин озабочен вопросом: все ли он совершил, что мог совершить? Несколько раз говорил, что Рахманинова тоже это мучит: все совершить и все познать. То есть в полную меру таланта высказать себя в своих книгах. И кроме того – насладиться “вот этим, вот женским розово-белым таинственным мясом, перед которым все ничто”. “Вся жизнь прошла, как съеденный обед. Глуп был, глуп! Теперь хочу молодости, прелести мира!”

ДЕКАБРЬ

Жестокость и сентиментальность всегда вместе. Черты нашего века. Быть может, раньше это соединение казалось парадоксальным, сейчас оно кажется естественным. Это все от слезного сознания своей покинутости и от требований “железной” эпохи. Саможалость и незащищенность человека и обида его на мир.

ДЕКАБРЬ

“Одиночество мое начинается в двух шагах от тебя”, – говорит одна из героинь Жироду своему возлюбленному.

А можно сказать и так: одиночество мое начинается в твоих объятиях.

ДЕКАБРЬ

Из всех страстей (к власти, к славе, к наркотикам, к женщине) страсть к женщине все-таки – самая слабая.

ДЕКАБРЬ

Я прочитала книгу Паскаля о Христе. Особенно меня поразило то место, где Паскаль говорит с большой симпатией о наивности Христа.

ДЕКАБРЬ

Невозможно, конечно, поверить, чтобы Евангелие было сочинено коллективом, как невозможно поверить, что оно было написано кем-нибудь одним. В нем четыре авторские личности, друг на друга совершенно непохожие: Матфей – мудрый, Марк – скромный, Лука – властный и таинственный, Иоанн – сложный фантазер.

ДЕКАБРЬ

Из одного моего письма на юг: