Курсив мой

Земной поклон Вам за то, что и как Вы написали в этой книге. Меня и моих близких Вы щедро одарили – мы узнали немало существенно нового, мы избавились еще от малой толики предвзятых несправедливых суждений (напр., о Керенском); мы сознаем и ощущаем все более явственно новое единство (– воссоединение) двух течений русской словесности… Теперь уже их не разделить. Анна Ахматова скорбела, что ее “как реку, суровая эпоха повернула”. Но сменяются эпохи, и снова сливаются реки.

(3) Вашу книгу я прочла год тому назад. Читала, как читают у нас обычно вновь пришедшие книги, ночью, запойно. Днем она принадлежала друзьям, владельцам книги.

Если не бояться высоких слов, то мне всегда хотелось обладать одним качеством, свойственным Вам, – абсолютной независимостью.

В книге интересно все – и бытие, и быт, и дух тех, кто окружал Вас. В Вас, мне кажется, умение всегда начинать жизнь сызнова – это что-то ходасевическое, завидное умение всегда быть самим собой, без оглядки. Ваша способность охватить жизнь и создавать ее столь редка и удивительна, что вызывает чувство восхищения. Именно это чувство восхищения не покидало меня и во время чтения книги, и весь этот год, когда я возвращалась памятью к ней. Спасибо за это.

(4) С огромным интересом прочел Ваш “Курсив”, книгу талантливую, умную и – в петербургской своей части – очень близкую к моей памяти о тех годах.

Мы с вами ровесники, и круг наших знакомств, круг Дома Искусств и Дома Литераторов, был общий. Один раз мы встретились у В.Ф.Х.

Ваше повествование о нем, о его последней болезни и смерти произвело на меня глубокое, потрясающее впечатление.

Ваш текст талантлив, а умолчания умны и тактичны.

(5) Жалею, что у меня не было дома того экземпляра, который прочитало не менее сотни людей. (Чтобы показать его Э.)

Не Вы – автор мысли, что каждый человек должен разгадать свои знаки, предназначение и по возможности следовать им. Я не могу с ходу привести соответствующие свидетельства из восточных и западных мудрецов. Но Вы не только это рано поняли, постигли, Вы сделали нечто большее, редкое – неуклонно, почти неуклонно следовали разгаданному. Результат – “Курсив”. Без этого Вы такую книгу написать бы не могли.

То, что Вы нужны, необходимы чужой, чуждой читательнице, это свидетельство универсальности Вашей книги.

Пытаюсь разгадать умолчания. Не семь, не семьсот. Одно бы мне хотелось разгадать: как, чем Вы заплатили за свободу.

Пожалуй, самой поразительной частью Вашей книги для меня была американская. И Ваша смелая, открытая русско-американскость дала мне больше многих толстых томов.

(6) Вашу книгу я прочел залпом, книга прекрасная, настоящая, и я плачу над ней и смеюсь, как маленький. Очевидно, она сейчас еще слишком близка мне, и я не освободился от слишком личного восприятия. Все же, отстраняясь, могу сказать: качество. И это уже не от моих восприятий зависит.

Должен признаться, про Вашу книгу многие из эмигрантов мне говорили плохое. Вы сами, наверное, знаете, что они могут сказать. Когда я начал читать – все сомнения, все предвзятые толки начали отваливаться, как короста, и я ожил, и обрадовался, и прыгал с каждым абзацем. Вы выходили победительницей. Помимо прочего, ведь это – проза. Извините, я объясняюсь на своем жаргоне в любви (“качество”, “проза”) – для меня в этих рабочих терминах – смысл жизни.

Про отдельные портреты я и не говорю. Читая Вас, я себя немножко подбадривал, что по книжкам, по скудным фактам добирался до какого-то сходства с этими мыслями о людях, известных мне только понаслышке. Удивляюсь, понимаю и злюсь, почему Ваша книга не имела должной встречи у соплеменников. Но текст – это текст (опять извините – жаргон), и он в конце концов перевесит.

Читая Вас – у Вас хотя бы был язык, а мы с нашим советским образованием на уровне примерно короленковского хохла…

(7) Вчера звонил Вам из будки на углу 6-й авеню и 42-й улицы, а завтра улетаю домой, в Ленинград. Вот и пишу. Боюсь, что Вы не вполне мне поверили, но я не мог и не могу вырваться даже на полдня в Принстон. Обо мне Вам может рассказать В. – он Вам будет звонить в ближайшее воскресенье (так он обещал).

Н.Н., может быть, мы и встретимся когда-нибудь (в будущем году я буду опять в США по театральным делам). Но если выйдет так, что так никогда и не увидимся, знайте, что Ваша книга была для меня одним из самых крупных событий всей жизни. И в том, что я сказал Вам “из будки”, нет ни одного слова преувеличения. Везу с собой один экземпляр, разодранный на четыре части…