Кусочек жизни. Рассказы, мемуары

В новых книгах большею частью выдран титульный лист. Это значит, что любезный автор почтил кого-то подношением своего произведения с каким-нибудь лестным посвящением. Получивший этот подарок выдрал лист и продал книгу букинисту. Иногда к предосторожности этой не прибегали, и случалось находить книги с очень интересными и забавными именами. Говорят, что если такие книги попадают в руки самих авторов, то авторы негодуют не столько на равнодушие одаренного этой книгой приятеля, сколько на его неделикатность. Нельзя сплавлять книгу к букинисту, не выдрав посвящения. Нельзя давать повод читателям посмеиваться:

— Хи-хи! «Верному другу от верного друга».

Продают все эти книги, и старые, и новые, и всякие, — толстые мадамы с обветренными сизыми щеками.

Мадамы в тугих корсетах, в драных перчатках, в гарусных шарфах на коротких шеях. Сидят они на табуретках. Иногда под табуретку поставлена маленькая жаровня, и тогда мысль колеблется между двумя видениями: пифии на треножнике и просто поджариваемого ростбифа.

Короткие ноги этих мадам, простуженные речной сыростью, обуты в бархатные невиданные сапоги и калоши. И торчат ноги вперед и врозь, как у деревянных кукол, и до земли не хватают.

Рассматривает книги старый господин в драповом узком пальто с протертыми швами. Лица его никогда не видно. Видны затылок с седыми прядями и седой мох, торчащий из ушей.

В этом картье есть нарядная кондитерская, дерзко облицевавшая свою наружную стену рыжим мрамором.

И вот — небывалое видение. Сон прошлого.

Тихо подъезжает маленькая грациозная каретка на тонких легких колесах — хрупкая картинка, нарисованная тонко отточенным карандашом.

Кучер с седыми бачками останавливает лошадку в шорах (ей есть чего испугаться) у подъезда кондитерской. Дверца с гербом открывается. Осторожно нащупывая подножку, вылезает чистенький старичок в цилиндре, входит в магазин и выносит пакетик с пирожными. Из опущенного окна кареты протягивается сухенькая ручка, затянутая в перчатку. Мелькает седой локон.

Старичок говорит что-то почтительно нагнувшемуся кучеру, карета медленно отъезжает, а старичок бодро идет пешком — не идет, а совершает прогулку.

Он не смотрит на старые кресла, старые книги. Они слишком близки и знакомы. Смотреть на них даже неловко, неделикатно, как на былых элегантных монденов, вдруг встреченных в грязных лохмотьях.

Все они пережили какую-нибудь катастрофу, сломившую их жизнь, выбросившую их на улицу. Они прошли через смерть, через разочарование, иные и через преступление. И вот доживают горький срок своей жизни. И продаются…

— Дворцовое кресло из ограбленного Версаля…

— Эту книгу держала в руках принцесса Ламбаль…

Они умирают и, может быть, не хотят наших взглядов, наших прикосновений…

Старичок, опустив голову, проходит мимо.

Это тоже Париж.

Перу

(Из воспоминаний)

В один ненастный день в Париже, когда кругом было все серо и мокро, а небо выглядело как свод тюрьмы, я начиталась газет и пришла в отчаяние.

— Куда скрыться на свете ото всех этих распрей, угроз, борьбы всех против всех, забастовок, убийств, растрат, всеобщего отчаяния? Ведь есть же, наверное, уголок на земле, где можно отдохнуть от всего этого!

— Везде люди, — отвечает мне собеседник, — а где люди, там несправедливость, там больше зла, чем добра, больше плохого, чем хорошего.

Я начала, однако, перебирать все страны, где бывала или о которых читала, и уже впала в унылую меланхолию, как вдруг меня пронзило — Перу!

Почему Перу, отчего Перу, зачем Перу, не знаю, но только я была уверена, что Перу. Вот бывает такое наитие свыше. Теперь меня не сбить, и я сразу вздохнула спокойней: пусть делают, что знают, — воюют, воруют, убивают, я в этом посторонняя зрительница, у меня есть оазис, куда сразу уеду, когда мне окончательно надоест.

Да что там — я сразу собралась и пошла просить визу. Поеду не поеду, а виза в кармане, всегда спокойней.

— С какой целью вы едете в Перу? — спрашивает меня консул.

— Без цели, безо всякой цели. Если бы была цель, то я бы и не поехала.

Консул удивился.

— Но у вас есть по крайней мере знакомые там или лица, которые вас знают?

— Ни я никого не знаю, ни меня никто не знает! Поэтому и еду.

У консула брови поднялись совсем высоко. Он подумал и со смущением говорит:

— Послушайте, мадам, будем откровенны. Если вы избрали Перу, чтоб скрыться… ну понимаете, не преступление даже, а ошибка, недоразумение, наконец в порыве… словом, может быть, вы вступили в конфликт с законом и хотите укрыться в Перу, то я вам скажу — выберите другую страну.

— Почему? — необдуманно спрашиваю.

— Лучше, мадам, скрываться в большой стране, — с убеждением говорит консул, — там вы сразу затеряетесь.

Однако через месяц консул был завален рекомендациями от разных лиц, которые меня знали и не знали, и, наконец, мои посещения так странно начали нервировать его, что визу он мне дал.

Перу, моя мечта, моя обетованная земля — ты моя.