Кузя, Мишка, Верочка

Их нашли на улице. Мальчик пяти лет сидел, прижавшись к стене. Грязный, оборванный, одетый не по осенней дождливой погоде. На коленях он держал сверток. Грязный сверток, из которого торчали тряпки и доносилось поскуливание. В свертке была его маленькая сестра.

Откуда-то они убежали. Там, откуда убежали, — были люди. Взрослые люди. Что-то такое эти взрослые люди делали, что пятилетний ребенок, обычный мальчишка, взял на руки пятимесячную сестру и ушел куда глаза глядят. Он подбирал брошенные куски еды. Искал вокруг помоек — внутрь контейнера он залезть не мог, не дотягивался. Где-то спал. Пил воду из лужи.

Подобрали их быстро. Все-таки — младенец на руках у мальчишки. Младенец плачет, люди слышат, реагируют. На одного пятилетнего мальчишку, без «свертка», внимание бы не скоро обратили. Подумаешь, пацан по помойкам лазает… Привыкли все уже. Да, подобрали их. Мальчика отправили в приют, а потом — в детский дом. Сестру его — в больницу, а потом — в дом ребенка. Мальчик пытался объяснить взрослым людям, что это — его родная сестра. Что они должны быть вместе. Взрослые люди не понимали, о чем он толкует. Дети до трех лет должны содержаться в доме ребенка. Дети после трех лет — в детском доме. Разные учреждения, разные ведомства[13]. Что тут непонятного?

Мальчика звали Митя. Ну, предположим, что его звали именно так. А сестру его — Катя. Митя и Катя. Когда-то они были братом и сестрой. Митя оказался в детском доме. В очень хорошем патронатном[14]

детском доме. Практически каждый ребенок, который попадал в этот детский дом, находил семью. Чаще — новую, патронатную. А иногда, если это было возможно, ребенок возвращался в кровную семью. Никакой кровной семьи у Мити не было. То есть, конечно, где-то жили люди, которые его зачали, а потом его родила какая-то женщина, и кто-то его кормил пять лет. А потом Митя превратился в подкидыша.

Мите начали искать новых родителей. Одновременно как-то пытались решить вопрос с Катей. Может быть, перевести ее в тот же детский дом. Или сделать что-то еще, чтобы детей можно было устроить в одну и ту же семью. По каким-то причинам сделать это не удавалось. Получалось так, что «воссоединить» брата и сестру можно было бы только тогда, когда Кате исполнится три года. И ее по закону можно будет перевести из дома ребенка — в детский дом.

Мите искали такую семью, которая согласилась бы взять не только пятилетнего мальчика, но еще и маленькую девочку. Но девочку — не сразу. Это такой, знаете, заковыристый момент… Обычно семьи настроены на что-то определенное. Один ребенок — так один. Двое — так двое. А тут — не то один, не то двое… Сколько ждать — неизвестно… Да и стоит ли ждать, неопределенно все как-то… И информации нет — что за девочка, какие с ней проблемы будут?

Так что жил пока что Митя в детском доме, воспитывали его воспитатели, реабилитировали его психологи, а Служба по устройству детей в семью искала ему новых маму с папой. Все шло своим чередом. Был Митя мальчиком, как бы это сказать… заметным. Очень красивый пятилетний мальчик. Густые золотые волосы. Широко распахнутые голубые глаза с длинными черными ресницами. Правильные черты лица. Хорошо сложенный, сильный, ловкий. Очень общительный. Очень-очень. Он просто не мог оставаться в одиночестве. До такой степени, что готов был сделать что угодно, чтобы привлечь к себе внимание. Например, выйти на середину комнаты и снять штаны. Или кого-то ударить — сильно, больно, а главное — внезапно. Лучше — сзади. И потом долго и радостно смеяться.

В хорошем детском доме детям не торопятся ставить диагнозы. Хорошие специалисты не спешат делать выводы, даже если ребенок делает что-то «ужасное». Хорошие специалисты в хорошем детском доме видали и не такое. И понимают, что ребенок, который пережил неизвестно что, может вести себя как угодно. Не в том смысле «может», что ему разрешено, а в том смысле, что по-другому у него просто не получается. Какое-то время придется потерпеть. Потому что даже взрослый человек, переживший что-то страшное, вряд ли сядет рядком с психологом и спокойно начнет рассказывать: «Знаете, я пережил вот это…» Нереально, правда? А что может сделать ребенок, который и слов-то таких не знает, чтобы назвать то, что с ним происходило…

Что может ребенок? Может забыть… Ну да, забыть. Забыть, что было. Сделать вид, что ничего не было… Жить как ни в чем не бывало. Только вот память живет по своим законам. Вспыхивает воспоминание, и человек оказывается — там, где происходило страшное. Даже взрослым это не всегда под силу, а что говорить о ребенке… А что еще может ребенок? Может кричать изо всех сил, кричать о том, как больно. Или смеяться так громко, чтобы все услышали. Или просто — бить, бить изо всей силы, чтобы разрушить этот проклятый мир, в котором ребенок не может быть ребенком…

Потихоньку Митя менялся. Конечно, он не перестал драться, и кричать, и называть других детей всякими словами, слыша которые даже воспитатели вздрагивали… Но он гулял, и хорошо кушал, делал зарядку и катался на велосипеде. Он учился читать, рисовал и лепил.