Кузьма Минин

Сам продолжал, покачивая головой, рассматривать бывшие у него в руке скованные железом ремни. Их принесли мужики. (Пускай полюбуется воевода, чем их бьет хозяин!) Алябьев поднял плети с железными набалдашниками.

– Смотри! Сергей Гаврилыч наш что придумал, – и указал пальцем на стену, где висела другая плеть. – А эта безделица – левашовская!..

Взглянул исподлобья на мужиков:

– Пошли! Обождите во дворе.

После их ухода встал, сердито отшвырнул ногой скамью:

– Этак и до бунтов недалече!.. Ума лишились землевладыки. Воевода воеводой, а и самим не лишне поостеречься… Время-то какое! Все небо в тучах…

Биркин надулся – ни слова!

Присмотревшись к нему, Алябьев спросил:

– Ну, а ты чего?! Твое лицо горит. В глазах тревога.

– Да что, брат! Как тут остерегаться? – вздохнул Биркин. – Бунт уже есть! Бунт и измена! Староста на посаде у вас объявился, Куземка-мясник. На днях при всем честном собранье давай князей хулить. Мало того, отговаривать начал торгашей: не давайте, мол, ничего Биркину, он-де ненадежный. И выходит: бог дал путь, а черт крюк!.. Мы видим спасенье в ляпуновском походе, а он: не верю, мол, я в него, ничего не выйдет! Стало быть, мне распрощаться с вами надо, что ли? Значит, Прокопий Петрович зря меня послал. Понапрасну бил он вам челом?! Где же тут власть воеводы? У нас, в Рязани, может это быть?! Прокопий Петрович голову бы срубил за это!

Биркин сел на лавку, облокотившись локтем на колено. Глаза его сузились.

– Хотим бороться с Польшей, а сами помогать отказываемся… своим же?!

Алябьев, высокий, сутулый, стал ходить по горнице.

Из предосторожности заглянул в сени. Наступило продолжительное молчание. Воеводе была не по душе речь ляпуновского посла.

Не первый раз Биркин высказывает свое недовольство нижегородскими порядками. Не первый раз он тычет в глаза Рязанью.

Вообще Биркин вел себя в Нижнем так, как будто он прислан Ляпуновым, следить за ним, за воеводой, наставлять его, учить. Получалось же: воевода несет всю тяжесть управления, а Биркин, ничего не делая, постоянно выступает судьей, ценителем его работы.

Алябьев, зная, в каком тяжелом положении находится государство, сдерживал себя, хотя ему и очень хотелось отчитать Биркина.

Сам Биркин почувствовал, что хватил через край, что Алябьеву не по душе его речи.

– Андрей Семеныч… – нарушил он неловкое молчание более спокойным голосом.

Алябьев вздохнул, молча сел за стол, снова стал разглядывать плети.

– Ну, что? – не отрывая от них глаз, спросил он.

– Как же теперь быть-то? Не зря мой дьяк смеется: прежде, мол, Кузьма огороды копал, а ныне в воеводы попал! Откуда у него такая прыть? Чей он такой?

– Вот что, Иван Иваныч: плохо терять спокойствие, буде есть причина, но того хуже – терять его без причины. Не поверю я, будто Кузьма мешал. Да и сам ты слыхал ли? Не поклеп ли?

– Верные люди передавали, из посадских же.

– Кто?

– Охлопков, Фома Демьянов, Федор Марков и прочие.

– У него много недругов, а Охлопков – первый из них. Подметные письма не раз мы получали от него. Знаю.

– Плохо будет, коли вы тем письмам не поверите.

Хитрая улыбка появилась на лице Алябьева:

– Ну, а как бы правил ты? Посоветуй.

Биркин задумался.

– Бросил бы его в темницу? Повесил бы? Заточил в монастырь? – подойдя вплотную к Биркину, спросил воевода.

– Выгнал бы его из старост… – проворчал Биркин.

– Не в нашей то воле. Старостой выбрал его посадский земский сход, он же и нарушить то может. Воевода в том не волен!

Слова Алябьева еще более обозлили Биркина.

– Что есть посад? Куда ловкий заводчик поведет его, туда он и пойдет. За Болотниковым не народ ли шел? А что было бы с нами, коли не божья воля? Всевышний не допустил того, что допустили воеводы. Не будь похож на тех бояр, Андрей Семеныч! Остерегись! Мятежная в нем душа! Не мною одним замечено. Болотникова не попусту я припомнил. Не защита ему родной земли нужна, а бунт против нас! Знаю я их!

Алябьев улыбнулся с оскорбительным для Биркина спокойствием:

– Ты нудишь меня, Иван Иванович, походить на твоего начальника, на Прокопия Петровича… Увы, брат, не кто иной, как Прокопий, и был союзником Болотникова.

Не смутился Биркин. Ответ у него уже давно готов, – часто ему приходилось обелять Ляпунова от союзничества с Болотниковым.

– Молод был Прокопий в те поры, да и знал ли он, что Болотников станет вором! Он же, Ляпунов, и погубил его.

Алябьев встал, зевнул, взял со стола плеть и ушел к себе в дом, находившийся тут же в кремле, возле Михайло-Архангельского собора. С черного крыльца вошел в избу площадной подьячий Василий Семенов, низкорослый угреватый пьяница. Глаза его были опухшие, нос красный. Около сорока лет он уже на приказной работе.

– Чего на дворе мужики ждут? Воеводы нет, а они стоят? – хрипловатым голосом спросил он.

– Гони их палкой! Жалуются на вотчинника.

Подьячий сердито сплюнул, засучил рукава и, переваливаясь, пошел на крыльцо.

– Эй вы, Фомушки! – крикнул он подбоченясь. – От горя бежали, на беду попали. Лезьте в воеводский чулан! Ну, живо! Что?! Не хотите! Вавилов! Айда сюда!