Кузнец

Я как заклинание постоянно повторял: «Хоть бы он был живой! Хоть бы он был жив!» Почему-то в голове не укладывалось, что мой мальчик будет убит или ранен. Головой я понимал, что так уж складывается наша жизнь, что воевать и гибнуть – наши профессиональные риски. Но только не Андрейка. Пот заливал глаза, руки саднило от весел. А перед глазами был не взрослый казак, воин, а розовощекий подросток с упрямым взглядом. Нет! Это не может быть с ним.

Наконец лодка ткнулась в берег. Рванул в гору. Эх, оно уже не просто в мои годы. Бегом бросился по дороге. Опять очень медленно. Всё медленно. Ворота медленно открылись. Не задумываясь о воеводском достоинстве, побежал в домик, где лежали раненые.

Господи, как их много-то. И совсем молодые пацаны. В мое время они бы еще дурью маялись, первые романы с девками крутили, к первой сессии бы готовились. А тут за землю гибнут.

В углу на нарах лежал Андрейка. Вдоль нар металась знахарка. Давала питье, прикладывала какие-то примочки, промакивала взмокшие лбы. Было видно, что девка падает с ног от усталости.

Подсел к Андрею. Парень дышал тяжело, спал. Во сне что-то шептал, кому-то что-то приказывал.

– Заснул он, Онуфрий Степанович, – проговорила девка. – Всё грустил, что вас подвел, богдойцев пропустил.

Я посмотрел на усталую знахарку.

– Ты, давай, милая, поди приляг. Только покажи мне, кого чем поить, и отдохни. А то рядом ляжешь, кто их целить будет?

– Ой, дядя Кузнец, я только чуть-чуть, в полглазика. Вот эта, зеленая, для Тихона и Васьки, которая как ржа – это для Петьки. А вашему Андрею и остальным только вот эту, без цвета, мутную. Она боль убивает.

Девка выскочила в соседнюю комнату. Я подошел к мальчишкам. Как же я так? Не смог их защитить. Зачем тогда всё это было? Беловодье?

Подошел к чернявому пареньку, вытер пот. Соседний парнишка стал что-то шептать, просить пить. Шут его знает, настой ему давать или воду. Дал настой. Видимо, правильно дал. Парень забылся.

Вдруг из Андрейкиного угла послышалось:

– Батя…

– Я, сынок! – подскочил я к сыну.

– Подвел я всех, батя.

– Что ты, сынок! Вы честно бились. Богдойцев потрепали. Теперь мы их дожмем.

– Батя, я не маленький. Не успокаивай. Я хотел быть как ты. Чтобы всё у меня выходило. А оно вот как.

– Помолчи, Андрейка. Всё у тебя выйдет. Знаешь, сколько у меня по молодости дури было. Через ту дурь я и здесь очутился.

– Батя… Только мамке не говори. Она плакать будет, мне то не надо.

Тут меня пробило: он же прощается!

– Ты мне это из головы выбрось! Поправишься – сам всё и расскажешь.

– Плохо мне, батя. В голове всё путается. Муть никак от глаз отогнать не выходит.

– Поправишься, сынок. Меня в твои годы как раз медведь подрал. Так я с тех пор кузнечное мастерство и освоил. Небось тебе дядька Макар рассказывал. Ты поспи. Сном все хвори выходят.

Я подал сыну настой. Он жадно выпил. Видно, болело сильно. Потом откинулся на лежанку. Кажется, заснул.

С тяжелым сердцем смотрел я на раненых парней. Одно дело знать, что погибло столько-то, ранено столько-то. А другое дело видеть, как мучаются. Около часа, я поил, помогал лечь поудобнее, вытирал чистой тряпицей лица.

Потом вернулась знахарка.

– Спасибо тебе, Онуфрий Степанович! Прости, что заставила тебя мою работу работать.

– Не болтай, девка! Я сам взялся. Ты лучше скажи: поправится мой Андрейка?

– Должен. Его ударило по голове сильно. Ребра помяло. Но нутро вроде бы целое.

– А ты про нутро откуда знаешь?

– Коли с нутром беда, кровь начинает выходить и изо рта, и из… – она покраснела.

– Понял. На том спасибо! Я тебе помощницу пришлю и хлопцев, чтобы, как можно будет, казаков в город перевезти.

– Я знаю, тебе идти надо. Враги на нашей земле, а ты наша всех главная надежа. Только обжились, а тут они. Дед Лавр говорил, что коли кто их и победит, то только ты. Иди. Мы все будем молиться за вас. А за сыном твоим как за братом пригляжу. Он же деда Лавра внук.

Я вышел. Было тошно, мутно как-то. И стыдно. На меня рассчитывают, надеются тысячи, уже считай, десятки тысяч людей. А я расклеился. Постепенно внутри разгоралась злость: на богдойцев, на этого их де Тревиля, но больше всего – на себя.

Обратная дорога уже не казалась медленной. Быстро передал про раненых, послал весточку домой. Про Андрея не сказал. Пусть правда сам матери и расскажет. Тем временем Макар заканчивал сборы. На прощание помолились да и пошли следом за ушедшими врагами. Едва ли мы отстали от них больше, чем на полтора дня пути.

* * *

Тимофей готовился к встрече гостей. Особых гостей, нежданных. По всей реке на день пути в скрытах затаились дозорные. На стене города стояли орудия, направленные на Амур и на Зею. Пристать можно хоть с той, хоть с другой стороны. По всем дорогам засеки и бомбы.