Кузнецов против абвера

— Всего несколько слов. Я заучил по военному разговорнику некоторые обиходные фразы и в Ровно на слух запомнил кое-какие выражения. Нет, нет, до вас мне далеко, — с сожалением развел руками Пауль Зиберт и улыбнулся. Ортель с пониманием кивнул, а потом признался, что он два года работал в России.

— И чем вы там занимались?

— Помогал большевикам строить коммунизм! — он заразительно расхохотался.

— Понимаю, — с наивностью фронтовика протянул Зиберт. — Значит, вы разведчик?

— Не стоит казаться вежливым, — проговорил Ортель. — Ведь вы мысленно употребили другое слово — шпион. Не так ли?

Пауль в знак капитуляции поднял руки…

Ортель, по существу, являлся куратором агента «Семнадцать» — Марии Микоты, принимая ее на конспиративной квартире. По сообщениям «Майи», он ее подробно не опрашивал, да и заданий конкретных не давал. Флиртовал? Да! Но Мария, под стать своей двоюродной сестре, тоже красавице, вовсе не была простушкой. За ней ухаживали многие офицеры, чиновники и коммерсанты.

Кузнецов об этой встрече доложил Медведеву. Профессионалы-разведчики штаба отряда, как и сам Кузнецов, пришли к выводу, что агента «Семнадцать» он постепенно готовит для какой-то большой и важной работы. В то же время Ортель вел себя с Паулем просто, считая офицера-фронтовика, окопника, человеком, умеющим слышать и слушать. Относился к нему с доверием. Критиковал властную элиту Третьего рейха, не трогал только Гитлера и Гиммлера.

— Что-то вы, Пауль, приутихли. Боитесь, что провоцирую? Не бойтесь — бойтесь безмозглых патриотов. Я их сам боюсь. Они быстрее других предадут Германию и нашего фюрера.

В то же время любил напустить на себя важности, прихвастнуть. Однажды он в порыве хмельного откровения сообщил «Майе», что в связи с образованием в Москве «Союза немецких офицеров» под руководством двух генералов вермахта, плененных под Сталинградом бывших командиров 51-го армейского корпуса, генерала от артиллерии Вальтера фон Зейдлиц-Курцбаха и 376-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта Эльдера фон Дэниельса, он послал в советский тыл двух террористов с целью убить предателей рейха.

Информация была срочно доведена до Медведева, а он шифровкой поставил в известность Центр. Москва приняла соответствующие меры по обеспечению безопасности немецких патриотов. Вместе с тем Кузнецов, выполняя указания руководства отряда, не спешил сближаться с Ортелем, понимая, что враг умен, коварен и главное — загадочен. В частности, он не питал личной ненависти ни к славянам, ни к евреям, да и саму расовую теорию считал созданной для толпы.

— Это все для стада…

Он взял со стола последний номер газеты «Фелькишер Беобахтер», присылаемый из Берлина в Ровно, и опять почти на грани провокации заметил:

— Вы только послушайте, что пишет колченогий павиан Геббельс.

И тут Кузнецов задал обескураживающий вопрос, на который нужно было отвечать прямо, без вихляний.

— Почему же вы добросовестно служите Гитлеру и рейху, как и я, находясь в другой ипостаси — окопной?

— Хм, вопрос разумный… Потому что с фюрером я могу добиться того, чего я хочу. Меня устраивает его идеология, в которую я не верю, и его методы, в которые я верю. Потому что мне это выгодно!

Кузнецов даже вздрогнул от такой откровенности собеседника. «Но почему он так мне доверяет?» — задал сам себе вопрос, но ответить сразу на него не смог. Да, это было доверие, но чрезвычайно опасное…

«Зачем, зачем он так откровенничает? Не исключаю, готов подставить или использовать…» — крутилось в голове у Пауля Зиберта…

* * *

Осень 1943-го принесла Красной армии ряд долгожданных перемен на фронтах. Этот год был ознаменован двумя крупными победами — в Сталинградской битве и в сражениях на Курской дуге. В феврале 1943 года в СССР была учреждена новая правительская награда — медаль «Партизану Отечественной войны» двух степеней. Этой медалью было награждено более двухсот медведевцев. В списке награжденных серебряной медалью (первой степени) был и Грачев Николай Васильевич. Это была первая из трех наград Кузнецова, но получить ему ни одной не довелось.

Николай Иванович очень переживал, что мало сделал для Родины, и, когда читал перед партизанами стихи, не забывал и есенинские строки — «как мало пройдено дорог, как много сделано ошибок…». Он незаслуженно упрекал себя, что не уничтожил палача Эриха Коха, что мало стратегической информации добывал, что не удалось собственными руками пригвоздить пулями стаю оккупантов в настоящем бою, хотя в схватках с противником он несколько раз участвовал и почувствовал пушкинское — «есть упоение в бою…»

А еще Николай понимал, что без санкции командования он не имеет права произвести по врагу ни одного выстрела за исключением особых непредвиденных обстоятельств…