Квартира

Бумага была папиросная, коричневая, тончайшая. На ней писали карандашом, стараясь не слишком давить, чтобы не порвать. Пока Вова читал, у него дрожали руки. За кратким вступлением следовал длинный и чрезмерно жизнелюбивый рассказ, полный подробностей и цветистых оборотов. Дядя Яша повествовал о погоде и режиме дня, хвалил советское тюремное питание, а также пересказывал историю незадачливого сокамерника, укравшего два ведра с цементом.

Вову не покидало ощущение, что все это вранье. Письмо завершалось словами: «Пожалуйста, напиши, здоров ли Тарас». Какой Тарас? Ведь есть только Тимур. В письме не было ничего о матери, о суде, о сроке и причине ареста. То есть ничего, что действительно волновало Вову. Разочарованный, он аккуратно сложил листки в конверт и оставил его на столе в своей комнате. Нужно было хорошенько обдумать ответ и подобрать правильные формулировки.

На другой день письмо исчезло. Он перерыл все ящики и перетряс учебники, даже отодвинул стол от стены и пошарил в пыльном проеме — тщетно. Заподозрив неладное, он залез в мусорное ведро, но ничего не нашел, и тогда, пронзенный догадкой, открыл печную заслонку. Среди золы и непрогоревших поленьев виднелся кусок газеты, которой мать растапливала печь, а рядом лежал почерневший уголок знакомого конверта со штемпелем. От него остался только клочок. На нем нельзя было прочитать даже адреса.

Вову захлестнула обида вперемешку с ужасом. Как же он теперь напишет дяде Яше? Адреса нет. Он дождался, когда мать вернется с работы, и с порога на нее набросился. Мать как раз снимала тулупчик с Катьки, опустившись на колени.

— Это было мое письмо! Мое! Ты не имела права его трогать!

Губы матери сжались в нитку. Катька с любопытством поглядела на Вову круглыми глазами-пуговками.

— Я не давала тебе повода говорить со мной в таком тоне.

— Еще как давала!

Он кричал все громче, а мать, наоборот, говорила все тише.

— Подожди на кухне.

— Не буду я ничего ждать. Объясни сейчас, какого черта ты роешься в моих вещах!

— На кухню, — повторила мать шелестящим шепотом сквозь зубы. Затем она вытряхнула Катьку из тулупчика и увела ее в комнату, а, вернувшись, нырнула в кухню.

— Закрой дверь и сядь.

Дрожа от негодования, Вова хлопнул дверью чуть громче, чем надо, и плюхнулся на стул за столом. Мать скрестила руки на груди.

— Я не понимаю, чем ты думаешь, когда хранишь у себя такие письма.

— Дядя Яша мне написал! Мне! Ты не имела права…

— Я твоя мать и имею право на все. Не смей поднимать на меня голос в моем собственном доме.

— Но это и мой дом.

— Твоего здесь ничего нет, — отрезала мать. — Вот вырастешь, съедешь в свою квартиру, там и выступай. И еще, Вова: я не потерплю, чтобы ты переписывался с какими-то тюрьмами. Соседи могут увидеть.

Вова задохнулся от возмущения.

— Да что соседи? Пусть знают, что невиновного посадили!

— Ага, конечно, невиновного. Головой-то думай.

— Он же твой брат.

— Так ты что, считаешь, у нас будут зря человека в тюрьме держать?

Он так злился, что был готов чем-нибудь швырнуть в нее.

— Я знаю, что это ты. Ты написала донос. Я не понимаю, как… как ты живешь с этим, как ты можешь еще что-то говорить о порядочности… ты же собственного брата…

Втайне он надеялся, что сейчас она возмутится и скажет, что все не так. Случилась ошибка, Вова понял неправильно. Но вместо того чтобы возмутиться, мать ответила:

— Считай, что у меня нет брата.

— Но он есть! Он существует! Он живой человек, а ты ведешь себя так, будто он уже умер!

— И пусть бы умер. Такие как он вообще не должны рождаться.

— Но… но…

Мать посмотрела на него прямо и холодно; ему даже почудилось, что она глядит сквозь, видит все его мысли, чувства, его беззащитное нутро. Казалось, она говорит не только о дяде Яше, но и о нем самом; открыто и не таясь сожалеет, что родила его на свет, и сетует, что уже ничего нельзя сделать.

Именно в тот момент он впервые в жизни остро ощутил, что его не любят. Это чувство было ясным и болезненным, как прямой удар кулаком в солнечное сплетение. Да, мать его не любит. То ли потому, что он шумный, глупый, чересчур много требующий от мира — иными словами, неудавшийся, не такой, как она хотела. То ли потому, что напоминает ей о совершенных ошибках. Честно говоря, он не знал, почему; так жук, ползающий по травинке, не знает, почему его давят ботинком.

Весь следующий месяц Вова ждал, когда дядя Яша пришлет другое письмо. Перед тем как уйти в школу, он проверял почтовый ящик, а возвращаясь домой, часами караулил почтальона. Появилась идея фикс добраться до письма раньше матери. Он даже выстроил теорию, почему письма до сих пор нет. Дядя Яша догадался, что сестра уничтожила первый конверт, и опасается повторения. Второе письмо он отправит не на домашний адрес, а прямо на почтамт, до востребования.

Эта мысль захватила Вову; он заволновался, поверил и стал ходить на почтамт каждый день. Потом через день. Потом раз в неделю. Письма все не было.