Квазар

Нет, не так — окно виделось подсматривающим за ним глазом, черным, Володькиным. Там, за стеклом, шла осенняя ночь, глухая и страшная, будто кинутый на голову мешок. Павел ежился плечами. Ему захотелось прикрыть окно, повесить глухую и толстую штору. Попросить тетку?.. Или самому сделать? А, ладно!..

Он взял со стола транзистор и щелчком включателя пустил энергию батарей в механизм. Повернул ручку настройки. За никелированный хвостик антенны уже зацепилась первая мимопролетная волна. И кинулись все они — крохотные, дрожащие черточки — маленькие писклявые существа. И каждой волне хотелось усилиться, пошуметь и поговорить.

Павлу вообразилась их серебряная трепещущая стайка (как чертенята), усевшаяся в количестве десяти тысяч на антенное острие.

Аппарат зажужжал, потом заговорил всеми голосами. Он то шумел музыкой, то взрывался морзянкой. И все колотились, лезли в него дрожащие маленькие волны: Европа, Австралия, Америка…

Но делом надо заниматься, делом.

— Забавная ты штука, радиоприбор, — сообщил Павел транзистору и выключил его. Поразило его и такое — ночь целиком поймана сетью радиоволн, натуго связана самолетными трассами, пропитана мыслями бессонных людей, между многим прочим сработавших и эту штуку, ловящую даже голоса межзвездных облаков.

И в этой же ночи где-то с самолетов кидают вниз здоровенные бомбы и вместо обсуждения трудных вопросов бьют друг в друга автоматными очередями.

И в той же ночи рыскают питекантропы двадцатого столетия — с хромированными финками, с портативными кистенями.

Странно, дико!.. Павел даже в себе находил недоброе — стрелял же в птиц. Что же делать? Строить жизнь разумнее, быть добрей.

— Рациональность, рацио… рация… операция… — забормотал он. — Нужно отрезать все свои ошибки.

Больное легкое — тоже… Решительно, по-мужски жить.

«Какие у тебя стали твердые губы, — сказала вчера ему Наташа. Значит, он переменился, значит, сможет решить и свою, и Наташину жизнь.

«И ее, и ее…» Павел сел и на листе бумаги прочертил две линии — параллельно друг другу. Над одной он написал «Моя будущая жизнь», над другой — «Наташа». Все наглядно определилось. Две эти раздельные линии надлежит слить в одну. Оказывается, достаточно изобразить дело графически, как оно решалось само собой. Отличный метод! А что тетка против Наташи и Никин, то ничего, они свыкнутся и полюбят ее.

Тетка вообще его не понимает. Требует, чтобы он пришел в себя, твердит, что к Наташе у него не любовь, просто «зрительная неосторожность».

Придется, живя с Наташей вдвоем, расстаться со своими благоглупостями. Какими? Для выяснения Павел взял другой лист бумаги и надписал: «Моя глупость», после чего изобразил ее в виде абстрактного осьминога. Рисовал самопиской и обнаружил, что его рука стала нервной, дотошный рисунок ей невыносим. Моллюска она сделала одним взмахом. И — удачно.

…На каждой осьминожьей лапе он выписал свою слабость.

На одной писал: «Непродуманность действий», на другой — «Трусость», на третьей — «Безмозглая доброта» и т. д. и т. п.

Поразмыслив (для чего Павел схватил себя за подбородок и сжал его), он решил, что лапы три-четыре можно отрезать запросто, стоит только взять себя в ежи. Но с остальными придется воевать. Времени эта война заберет много и силы тоже возьмет. Какой же избрать метод?..

Он прижмурился, соображая, и вдруг вспомнил Наташу — плечи, грудь, ноги — всю ослепительную ее наготу. Мысль, что другой будет ласкать ее, привела Павла в бешенство. Даже руки затряслись. Он бросил карандаш и встал.

Пора есть снотворное, чтобы спать спокойным.

Володька тоже взбесится, теряя ее, это точно, верно!

А вдруг он ударит Наташу? Разве можно бить ее? Ага, тогда ударит его, Павла. Надо что-то придумать, надо быть готовым.

— О-ох, Наташка, Наташка, хоть бы тебя совсем не было, — замотал он головой.

Камнем треснет. А если ножом? Какая есть самозащита? Бежать?.. Закрываться?.. Хватать за руки?

Ну, ладно, все. Какие главные его дела на завтра?

Он посмотрел расписание, приколотое к стене. За неделю им было назначено сработать эскиз панно «Закат в городе» (80 см на 110 см), а завтра встать в семь, прогулять Джека, поработать карандашом и идти на лечение к одиннадцати. Потом Союз (сдать больничный), заняться с Джеком (отработка команды «лежать»). И, конечно, звонить Наташе.

3

Он едва проглотил таблетки и смыл водой горечь, облепившую гортань, когда в окно сильно застучали. Били кулаком, по раме. «Володька? Уже!»

Джек соскочил, одуревший, с заломленным во сне ухом. Он гавкнул в окно и стал лаять.

Павел отдернул занавеску: в темноте то всплывало, то исчезало смутное лицо. Исчезло. Теперь били в дверь: Джек побежал и басовито отозвался.

Павел пошел открывать дверь, но выскочила тетка, замахала руками:

— Паша, не ходи!.. Паша, не открывай!..

— Но ведь стучат. Открою, — говорил Павел. Сам чувствовал — таблетки начали работу. Все покачивалось — и окно, и тетка. Покачиваясь и сам, он плыл в приятное равнодушие.

— Паша, это бандиты!

— Наплевать.