Квазар

Цветочки замельтешили, запрыгали — синие и красные. Павел ладонями сильно прижал глаза: зачем она шьет яркие такие халаты? Сказал:

— Бандиты кого попало не грабят.

— Не говори так, Пашенька, не говори, ты костюм купил и туфли, и собака у тебя дорогая. Знаешь, какие нынче пошли? Они в утробе матери с ножами сидели.

Павел снял ружье со стены. Теперь пусть бандиты, плевать!

Застучали в кухонное стекло. Павел взвел курки и вышел в сени.

— Кто? — спросил он.

Молчание. Джек громко нюхал дверную щель и стучал хвостом. Значит, там не бандит, а хорошо знакомый человек.

Павел двинул щеколду и приоткрыл дверь. Около крыльца в лунном свете маячил Гошка — черным длинным столбом.

— Чего тебе? — спросил Павел. (Таблетки растекались — одурью.) Гошка стоял, покачиваясь на ногах.

— Стыдно, стыдно, Гошенька, — затрещала тетка из-за плеча. — Я к вам как к родному, а вы ночью приходите, пугаете.

— Оставьте нас, мамаша, — сказал Гошка.

— Не оставлю! Паша, не верь ему, он сегодня отчаянный.

— Тогда я буду стоять до утра, — пригрозил Гошка.

«Спать, лечь спать», — мечталось Павлу.

— Тетя, уйдите, так до утра простоим. Пушку возьмите, а Джека не пускайте, — Павел спустил курки и поставил ружье к стене, звякнув стволом.

— Ну, чего?

Павел посмотрел на уличные лампы. Как звезды. Они дрожали, предсказывая сырую погоду.

— Говори.

Павел зевнул. Осторожно, чтобы не ступить мимо, слез с крыльца и сел на последнюю холодную ступень. Задом почувствовал: осень! Э-эх! Спать бы! Вытянуться и хрустнуть всеми суставами, закачаться, уплыть в счастливую страну.

— Я тебе сейчас такое скажу! — бубнил Гошка. — Такое, ты у меня выше столба скакнешь. Думал, хорошим стал! Умным сделался?

Павел клюнул носом. На крыльцо опять вышла тетка.

— Уходите! — требовала она.

— Да отвяжитесь от меня, мамаша. Идите спать! Мне с вашим г… поговорить надо.

— Сейчас же уходите!

Тетка, к изумлению Павла, вытащила из-за спины ружье и, уперев приклад в живот, навела его на Гошку. Павла заинтересовало, выстрелит или нет?

— Чертова перечница… — заворчал Гошка.

— Если будете грубить, я выстрелю.

— Курки сначала научитесь взводить, мамаша.

Тетка была смущена, но быстро нашлась:

— Паша, взведи курки, — потребовала она.

— Оставь нас, — попросил ее Павел, проводя ладонью по лбу. — А то до утра не кончим.

— Тогда я умываю руки. Но ты простудишься, я тебе пальто вынесу.

И — вынесла. Прикрыв дверь, смотрела на них в узкую щелку.

— Пашка, сегодня я к Вовке пошел. Наталья… Он ее прибил!

— Кого?..

Павел встал и теперь качался, переступая, — ноги уже плохо его держали.

— Дурак! Наташку твою! Шли к нему с Михаилом выпить — на пельмени звал, с Наташкиной получки. Пришли — а там толпа.

Павлу наконец стало ясно, что он давно спит. Он зажмурился и уронил голову на плечо.

— Да очнись, дура!

Гошка тряс его, мял плечи. Вскрикивал:

— Убило такое дерьмо! И как?! Что она нашла в нем, что они все находят в смазливых рожах?! Не понимаю, не понимаю! Нажрался, гад, дохлятина, на копытах не держишься. Бить их надо! — он встряхнул Павла и поволок за собой. — Должен ты за нее посчитаться, должен!

Одуревший Павел видел дорогу только как череду темных провалов и мостики между ними в виде поблескивающих под лампами тротуаров. Он то и дело засыпал на ходу.

…Бах! Черное с зеленым глазом набегает. Ближе, ближе. У-у, страшно!.. (Павел побежал, но Гошка клещами цапнул его за локоть и дернул обратно.) Ну, разве можно так давить живого человека? Даже смешно. А, так это такси?..

…Голос Жохова: «Ку-да тебя несет?» Многоглазый и общий ночной дом. Окна в нем ярко светились, даже казалось — он весь горел внутри. Около сновали люди. Над жужжащим говором вис увещевающий голос:

— Граждане, не мешайте! Сюда, товарищ капитан…

— Ишь, милиции наперло — тьма-тьмущая.

— Раскачались…

— Лежит на полу, и руки в муке. Тесто на пельмени месила.

— Чем, чем? Мясорубкой?! Такого не бывает.

— И-и!.. В семейной жизни и не такое бывает. В прошлом году на Майские в пятиэтажке…

— Пьяный он был, орал по-дикому. А маханул — точнехонько в голову.

— Ничего-то я не слышала, а будто уронили стул.

— Бабы кошки, выживет. Он-то удрал?

— Не уйдет!

— Что делают! Что делают?!

— Шли бы и спали себе, граждане…

— Говорю: бабонька, огонь взяла голыми руками. Отступись! Гордая была, непреклонная…

Была… Павел перевел задержанное дыхание. Его трясло. Дрожала челюсть.

— П-пусти, — просил он Гошку. — П-пусти!..

Он рвался, а ноги скользили по грязи, и руки были неживые.

— Айда! — тянул его назад Гошка. — Не лезь туда, пойдем.

— Не-е, пусти… пусти к ней.

Гошка развернул Павла сильным рывком и пхнул в темноту.

…Они торопливо шли, их шаг ускорялся, ускорялся, они бежали. Все летело мимо, ощущалось вокруг черной трубой.

Тут и пришел перелом, Павел почувствовал — тело его было твердым. Он схватился за палку штакетника и легко оторвал ее. Ударил по земле — палка брызнула щепками. Ноги его ступали крепко, глаза перекатывались, жадно схватывая все. Руки напряженно, хищно тянулись. Пальцы так и ходили. Гошка торопливо, с хрипом, кидал ему слова: