Лабинцы. Побег из красной России

Развернутые эскадроны с дистанцией меж ними приблизительно двух взводов, под прямым фланговым огнем нашей артиллерии, должен подчеркнуть, совершенно были не расстроены и, держа правильный строй, неслись к селу. Меня это удивило и восхитило, так как мы привыкли видеть в Красной армии лишь «один непорядок», как нам казалось; но в данном случае шла настоящая регулярная кавалерия, силою в полк четырехэскадронного состава. И главное — очень близко от нас. Наша артиллерия открыла по ним очень частый огонь. Шрапнельные снаряды рвались над их головами. Огонь казался очень удачным. Эскадроны развили широчайший намет и скрылись за постройками восточнее села.

К моему удивлению, по пути их скачки, то есть в пройденном пространстве, не осталось ни убитых, ни раненых, даже и лошадей. И я очень досадовал, что никого из красных кавалеристов не было убито. А что они были такие же люди, как и мы, — я об этом тогда не думал. Мне было бы очень приятно, если бы наши шрапнельные разрывы убили бы их много-много.

Такова психология войны — они наши враги, и их надо убивать.

День боевых курьезов на реке Белой закончился. Дивизия идет к хутору Ерыгина, что перед станицей Бжедуховской. Полковник Шляхов попросил меня идти рядом с ним и генералом Арпсгофеном, чтобы ближе познакомиться и со мной, и с состоянием дивизии.

Полковника Шляхова я совершенно не знал. Он старый офицер. Ему не менее 40 лет. Блондин с сухими, правильными чертами лица. Он словно уставший от чего-то. Его, кажется, не волнует ничто. И на все он смотрит философски. Собственная внешность, посадка в седле, как идет лошадь — его мало интересуют. Ведет свою лошадь на распущенном поводе, вернее, он ею не управляет. Все это не по-нашему, не по-бабиевски.

Он кадровый офицер 1-го Линейного полка и с восторгом отзывается о своих бывших командирах: Генерального штаба полковнике Кокунько¹⁵⁴ и полковнике Певневе¹⁵⁵. Кокунько (в те наши дни) — генерал-лейтенант, за границей хранитель Войсковых Регалий, умерший в Югославии в мафусаиловском возрасте.

С восторгом он отзывается и о своем полку, всегда хорошо обученном, нарядно одетом, гиковым и даже тонном. И рассказывает: «Полк

был на больших маневрах Киевского военного округа, которыми руководили тогда генералы Драгом и ров¹³⁶, Сухомлинов¹⁵⁷ и другие высшие генералы Российской армии. Кавалеристы посмотрели на казаков «свысока», как на конницу второго сорта. Но когда полку приходилось скакать по всевозможным буеракам и вплавь переправляться через реки — все они удивились прыти, сноровке и напористости казаков и прониклись уважением к нашему 1-му Линейному полку. А когда после маневров полк в черкесках, с красными башлыками за плечами и с песнями показался на улицах Воронежа — восторгу жителей не было конца.

А вечером, когда наши офицеры появились на званом балу — все в черкесках и, кроме бальных танцев, некоторые из нас пронеслись «в лезгинке» — дамский Воронеж окончательно был побежден казаками».

В разговоре он оживился. И рассказ его, складный и приятный, я слушал с интересом. К тому же он был хорошо воспитан. Генерал Ар-псгофен, слушая его рассказ, молчал.

В походном аллюре «шагом», когда становилось скучно, разговор невольно перешел на политику. И вдруг я слышу от полковника Шляхова, с какой ненавистью он относится к Кубанской Краевой Раде. И считает ее единственной виновницей нашего поражения. И жалеет, что ее давно «не разогнали».

— А теперь, в горах, обязательно разгоним, — говорит он.

Я высказал ему свое мнение, которое расходилось с его мыслями.

— Так Вы, значит, считаете, что землю у помещиков надо отобрать?.. Отобрать и офицерские участки? — вдруг спрашивает он меня, оживившись.

— Конечно, — ответил коротко ему.

Начальник штаба дивизии, генерал Арпсгофен, все время молчавший до этого, заговорил «о заблуждении Федора Ивановича», как он всегда меня называл. И рассказывает:

— У меня в Австрии живет родная сестра. Она имеет 25 тысяч десяти н земли, которая культивирована и не то, что у русских крестьян. По окончании войны я поеду к сестре и буду заниматься там хозяйством.

Выслушав все это, я и подумал — почему подобные офицеры так неуважительно относятся к казаку-земледельцу и его народному представительству? Казак рвется к своему восьмидесятинному паю земли в станице, который он уже оставил красным вместе со своей семьей и хозяйством, и томится душою: куда же я иду?., зачем?., на сколько времени?., когда же я вернусь домой на эту свою восьмидесятинную пашню?., к семье, к жене и детишкам?..

А его начальник штаба дивизии «уже решил» ехать в Австрию, к сестре, у которой 25 тысяч десятин культивированной земли.

Конечно, при таком положении у этих людей должны быть совершенно разные интересы.

4-й Донской казачий корпус

От 1-го Аабинского полка приказано оставить одну сотню с пулеметами в сторожевом охранении и со всем полком присоединиться к корпусу, сосредоточенному у хутора Ерыгина.

Генерал Науменко любил со мной говорить. Мы гуляем в стороне и делимся впечатлениями о событиях дня.