Лабиринты свободы

Ещё одним указом русская императрица закрыла почти все униатские епископства, а имущество самих епископов было передано в казну и роздано русским генералам и чиновникам. Униатские приходы были включены в состав православных, а самих униатов, запугивая физической расправой, силой принуждали перейти в другую, православную веру.

Апатия овладела всем обществом страны, потерпевшей сокрушительное поражение, а в домах патриотов долгое время сохранялось ощущение траура.

После окончания военных действий в Польше в качестве трофеев императрица Екатерина II приказала Суворову доставить трон польских королей к себе во дворец и устроила из него место, где она справляла нужду. Господь не одобрил, наверно, такого циничного отношения к священным реликвиям польского народа, и 5 ноября 1796 года российскую императрицу схватил удар именно тогда, когда она находилась на этом «тронном месте». После 36-часовой агонии Екатерина Великая умерла, а российский трон занял император Павел I, который уже давно ожидал этой минуты.

IV

а плацу перед Зимним дворцом в форме прусского офицера император Павел I производил проверку выправки Семёновского полка в соответствии с новой формой, которая была скроена на манер формы солдат прусской армии. Внимательным взглядом император осматривал каждого гренадера, пытаясь найти какое-нибудь несоответствие или небрежность. Но бравые гвардейцы были достойными солдатами российской армии, и Павел остался доволен. Кульминацией этого построения стал небольшой парад, который принял сам император, стоя перед проходящим перед ним полком под грохот барабанов.

Скромно отобедав кашей, говядиной и хлебным квасом, Павел I направился в свой рабочий кабинет. В приёмной императора уже находился генерал-прокурор Самойлов со списком ранее осуждённых государственных преступников, которым Павел I своим указом собирался дать свободу. Однако прочитав поданный Самойловым список, император вдруг нахмурил брови и вопросительно посмотрел на генерал-прокурора. От этого взгляда Самойлов почувствовал внутри холодок. Его бедное сердце приостановило своё биение, но каждый его редкий стук отдавался в голове чиновника с тяжестью удара кувалды по наковальне.

— Список не полный. Я не вижу в нём одной известной фамилии, — тихо промолвил император, и Самойлов вытянулся перед ним в ожидании грозы. — Как вы думаете, кого я имею в виду?

— Не могу знать, Ваше Величество! — выдавил из себя Самойлов.

— А в каком списке значится у вас Костюшко?

— Он же бунтарь и польский преступник государства Российского...

Самойлов не успел закончить фразу, когда Павел I вскочил со стула и с гневным лицом бросил на стол бумагу.

— Ты что? Бунтарь? Генерал армий двух государств? А ты знаешь, с каким уважением к нему относится король Пруссии? Сама покойная матушка-государыня, — царствие ей небесное, — его определила не в казематы Петропавловской крепости, а во дворец князя Орлова. Тебе это что-то говорит, дурья твоя башка!

Самойлов быстро сориентировался:

— Всё понял, Ваше Величество, и жду ваших указаний, — только и смог выдавить из себя он.

Павел I подошёл к окну, где по плацу маршировали чётким строем гвардейцы. От увиденной приятной его глазу картины император смягчился.

— Немедленно вписать Тадеуша Бонавентура Костюшко в список помилованных нашим высочайшим указом, — приказал он. — Да, и ещё: известите нашего почётного узника, что я лично с супругой приду навестить его сегодня. Нет, постой, — остановил уходящего генерал-прокурора Павел I, — не сегодня, а завтра, — уточнил он, раскачиваясь на носках сапог, довольный принятым им решением.

В небольшой рабочей комнате шла кропотливая работа: на токарном станке бывший руководитель Польского восстания вытачивал замысловатую вещь — очередную табакерку. Она со временем должна занять своё место на длинной стенной полке, где уже разместились подобные изделия. Тадеуш любил заниматься этим, так как во время работы он отвлекался от неприятных воспоминаний и размышлений, заставляя волей-неволей сосредотачиваться на самом процессе изготовления очередного предмета.

Всё время в комнате находился часовой, который был сюда приставлен не столько для охраны пленника, сколько для порядка. Солдаты привыкли к своему постоянному посту и с удовольствием наблюдали за Костюшко и его работой, удивляясь тому, что этот человек, польский известный дворянин, генерал и «бунтарь», так ловко выполняет простую работу какого-нибудь ремесленника.

Отряхнув стружку со станка, Костюшко поправил рабочий фартук и с удовлетворением осмотрел изготовленную вещь: всё, готова и смотрится неплохо. Костюшко уже собирался поставить её на полку, когда его отвлёк шум за дверью и взволнованные голоса. В ту же минуту двери в мастерскую отворились, и в небольшое помещение, внося свежий морозный воздух, ввалился начальник караула, одновременно пропуская за собой посыльного офицера.

Офицер браво отдал честь пленнику и обратился к нему хорошо поставленным командирским голосом: