Лабиринты свободы

 один из ноябрьских дней во двор Петропавловской крепости въехала большая арестантская карета в сопровождении охраны. По тому, какое количество конвоиров её сопровождало, было видно, что внутри находятся не простые пленники. За ней следовала крытая повозка, из которой вылез премьер-майор Титов и с удовольствием размял затёкшие ноги. Через минуту к нему подошёл комендант Петропавловской крепости с четырьмя солдатами, которому Титов передал все бумаги в отношении доставленных им арестантов. Немцевича с Фишером вывели из арестантской кареты и сразу повели внутрь крепости, а Костюшко, который по-прежнему находился в жару и без дознания, комендант крепости приказал отнести на носилках к себе в дом. Премьер-майор Титов, удивлённый таким порядком обустройства главного арестанта, с немым вопросом посмотрел на коменданта. Комендант понял без слов его вопросительный взгляд и пробурчал сквозь зубы:

— Приказ матушки-государыни.

Больше у Титова вопросов не было, и он отправился на отдых вместе с конвоем.

Костюшко поместили в отдельной хорошо убранной чистой комнате. Через час возле его кровати сидел лейб-медик крепости Шилов и, внимательно осмотрев больного, заявил:

— Пожалуй, он уже не жилец. Столько времени в жару и без сознания. К тому же раны воспалены, гноятся.

Комендант с сочувствием посмотрел на Костюшко, потом на лейб-медика.

— Как ты думаешь, государыня будет довольна нами, если этот (комендант кивнул на больного) помрёт в моём доме? — задал он тревожащий его вопрос.

Лейб-медик пожал плечами. — Вот-вот, подумай, — добавил комендант, — и сделай всё, чтобы он выжил.

С этого момента Шилов постоянно находился при Костюшко и уходил поспать только тогда, когда его сменял помощник. Старания Шилова не пропали даром, и уже через три дня Костюшко открыл глаза и осмысленно осмотрел комнату. Шилов, заметив, что больной пришёл в сознание, обрадовался:

— Поздравляю вас с возвращением к жизни. Ну вы и живучий!.. Значит жить будете сто лет.

Но Костюшко ничего не ответил лейб-медику и отвернулся лицом к стене. В его затуманенном и больном мозгу ещё продолжался бой, и эта комната и русская речь никак не вписывались в реальную картину его нового бытия.

Шилов немедленно доложил коменданту о том, что больной Костюшко пришёл в сознание, и в тот же день в комнате больного сидел генерал-прокурор Самойлов.

— Я бы не рекомендовал производить допрос арестованного, — посоветовал генерал-прокурору Шилов. — Слишком слаб и на мои вопросы не отвечает.

Огорчённый таким порядком дел, Самойлов приказал:

— Немедленно сообщите мне, когда он полностью придёт в себя. А то государыня меня почти каждый день спрашивает, допросил ли я арестованного. А мне и сказать нечего.

На этом первое посещение Самойловым Костюшко закончилось, но через пять дней он опять появился в крепости и целый час сидел рядом с кроватью Костюшко, задавая вопросы, а секретарь записывал ответы.

Екатерина II осталась довольна прошедшим 1794 годом. Всё сложилось почти так, как она предполагала и планировала. Даже война с поляками закончилась с пользой для России: к империи отошли огромные территории, а Речь Посполитая как государство перестала существовать. Русскую императрицу уже не будут тревожить на старости лет новости от очередного непредсказуемого сейма.

Польское восстание потерпело сокрушительное поражение, и генерал-прокурор Самойлов каждый день являлся к своей государыне с докладом о том, как идёт следствие, какие ещё факты заговора против России удалось узнать от арестованных и доставленных в Санкт-Петербург бунтовщиков. Сегодня ему удалось, наконец-то, прибыть к Екатерине с протоколом допроса руководителю польского восстания.

— Ну что, Александр Николаевич, учинил допрос этому Костюшко? — спросила в очередной раз она своего главного законника государства Российского.

— Учинил, матушка-государыня, — доложил Самойлов и раскрыл прокурорскую папку.

— Тогда докладывай и подробнее, не спеши, — приказала императрица.

Самойлов откашлялся и начал читать с листа:

— Главный руководитель восстания Тадеуш Бонавентура Костюшко долго находился из-за болезни и ранений в тяжёлой депрессии, целыми днями лежал в постели и отказывался от пищи... — начал доклад Самойлов, но Екатерина II его перебила.

— Так он допрошен или нет? — с нетерпением уточнила она.

— Вначале мною были оставлены листы бумаги, чтобы он на них всё подробно изложил, — пояснял Самойлов причину задержки с допросом. — Костюшко повиновался, но описал всё, избегая имён своих сподвижников и участников польского бунта.

— И это всё? — недоумевала императрица.