Лабиринты свободы

Про все значащие события, которые происходили в стране, Людвиг Костюшко узнавал на поветовых сеймиках или при общении с Юзефом Сосновским. Его друг молодости смог дослужиться до высокой государственной должности и был в курсе всех событий. Он неоднократно выступал на сеймах маршалком и был ярым сторонником семьи Чарторыских и проводимой ими политики. При этом Сосновский служил им верой и правдой и был предан «семье», как собака, за что был у них в особой милости и являлся их доверенным лицом.

Будучи участником или просто свидетелем политических интриг, которые развивались при дворе польского короля и на сеймах, Сосновский обсуждал с Людвигом все события, которые там происходили. При этом друзьями выпивалась не одна бутылка хорошего французского вина или крепкой домашней наливки. Все политические новости и просто сплетни других европейских дворов, о которых Сосновский узнавал через дипломатический каналы или в высшем обществе Речи Посполитой также становились предметом обсуждений двух таких разных людей, как литовский писарь и обедневший шляхтич.

При последней встрече у них было много времени поговорить друг с другом о политике, о личной жизни, о проблемах, которых хватало у обоих. Но Людвиг мало жаловался на свою жизнь старому другу а всё больше слушал. Ему не хотелось, чтобы Юзеф Сосновский узнал именно от него о бедственном положении семьи. Наверняка он стал бы предлагать Людвигу свою помощь, а гордость шляхтича и личные амбиции не позволяли ему унижаться и просить помощи у других. Вот взять деньги под залог хозяйства Людвиг Костюшко мог, а пойти по миру с протянутой рукой — никогда.

Людвиг хорошо знал и помнил своё родословное древо: как-никак, а его прапрадед Константин был нотарием великого князя литовского Жигимонта Старого. Дипломатические документы, которые выводил Константин своим красивым почерком, умиляли князя. Может быть, за эти способности молодого нотария либо за природную смекалку и красоту молодого человека старый князь по-своему любил Константина и ласково называл его Костюшко, откуда и пошла их родовая фамилия.

Когда же его молодой и красивый слуга встретил свою будущую жену, которая ответила ему взаимной симпатией, то в личной жизни Костюшко князь Жигимонт решил принять самое активное участие. По его инициативе и при личном посредничестве Константин посватался ни к кому-нибудь, а к дочери князя Гольшанского! Сложно сказать, чем руководствовался князь Гольшанский, отдавая свою дочь за безродного, но красивого нотария. Однако свадьба всё-таки состоялась, и через этот брак простой нотарий Константин Костюшко породнился с королевской династией Ягайловичей.

Больше подобных браков в роду Костюшко не было. Остальные представители этой фамилии занимали скромные должности в местах, где они проживали. Дед Людвига, Амбражей Костюшко, служил писарем в земском суде, а его внук дослужился только до мечника Брестского воеводства. Имея звание полковника (хотя в армии никогда не служил), Людвиг всю сознательную жизнь жил как помещик на своей усадьбе.

Помещиком он был с очень скромными, по сравнению с соседями, доходами. Да и какие доходы могли принести Людвигу его крепостные крестьяне в деревне Сехновичи, в которой насчитывалось всего 19 дворов. А тут ещё постоянные проблемы в стране: непрекращающиеся междоусобные войны среди шляхты, которые довели государство до нищенского состояния. Неразбериха на сеймах, где представители различных партий находились в постоянном конфликте, усугубляла политическое и экономическое состояние Речи Посполитой. В последнее время депутаты сейма никогда не приходили к единому мнению, а польский король попал в зависимость от «дружеской» помощи государств-соседей.

А все государственные проблемы оказывались проблемами всего народа Речи Посполитой: жить становилось всё труднее, налоги всё ощутимее. То тут, то там вспыхивали стихийные крестьянские бунты, которые заканчивались обычно поджогом поместий. Но большинство крестьян на открытое выступление против своего хозяина не решались, так как понимали, что их положение было бесправным и безнадёжным. Поэтому ропот недовольных ограничивался чаще ворчанием и жалобами в кругу своих семей или в корчме за кружкой хмельной браги, распиваемой с такими же горемыками.

Уже на въезде в деревню на повороте Людвиг увидел цыганскую повозку. Видно было, что в ней сломалась ось: пожилой цыган что-то пробовал сделать с колесом, но со злостью ругнувшись на своём языке, бросил колесо и закурил трубку. Возле повозки застыла цыганка неопределённого, как и многие цыганки, возраста, а рядом с ней стояли два цыганёнка лет 12—13. Увидев приближающуюся повозку Людвига, цыганята побежали к ней навстречу, а цыганка, кутаясь от холодного ветра в тёплый короткий кожушок, расшитый цветными нитями, направилась за ними. Однако походка её была неспешная, а лицо выражало спокойствие и, казалось, полное безразличие к окружающему миру.

Подъехав к цыгану, Людвиг придержал коня и спросил:

— Ну что, ромалэ, не выдержал твой тарантас дальней дороги?