Лагерь

— Это лечится таблетками! — Он не сдержался и выпустил злость из узды, заведенный криводушным раскаянием Малины. — Господи. Моя версия чудовищна, но твоя вообще не вписывается в разумные рамки. Олесю клинило, и она хотела наложить на себя руки — да, такое было…

— Это величайший грех, — так же шепотом досказала Малина.

— И ты подумала, раз Олеся в аду наяву, то стоит отправить ее в рай? Так ты думала?

— Да, — громко известила Малина, роняя руки вдоль прохудившейся юбки. — Она в упрос просила избавить от боли!

— Убить и избавить от боли — разные понятия! — сказал Леша, повысив голос. — Я бы вылечил ее, сейчас хорошая медицина, не то, что у вас. Она бы выкарабкалась. С помощью лекарств, религии, друзей. Я любил ее и готов был оберегать всю жизнь. От таких, как ты! Да чего я вру — я до сих пор люблю ее.

— Она мертва, — просипела Малина чуть слышно.

— Ты тоже мертва! — язвительно напомнил Леша. — И требуешь полюбить себя.

Он понял, что на эмоциях разошелся и попытался заговорить спокойно, однако внутри разъедала клокочущая ярость, и самообладание нет-нет, да срывалось в крик.

— Уж прости за прямоту, но я не Матвей, чтобы сносить твои оправдания и верить в крокодиловы слезы, и приплясывать на задних лапках, — его тупиковые усилия ввели в больший раж, и Леша вновь распалился праведным гневом. Убила Олесю. Спасла от боли. Какое убогое благородство! Он начинал ненавидеть Малину сильнее, безжалостнее и думал только о том, как она изведется в зеркальной клетке. Малина безропотно выжидала.

— Ладно, раз мы давим на больные мозоли…Давай поговорим про Матвея.

От его имени Малина вздрогнула, развернулась и побрела в избу. Леша принял это за приглашение. Он вошел следом, расположился на кровати — а Малина у стола, и вновь повторил:

— Я пойду с тобой. Так, личный интерес.

— Ничего не было, — увильнула Малина.

— Было или не было — ни на что не влияет. Просто ты жила с ним. Долго жила. Пользовалась его влюбленностью, чтобы заполучить меня. Хотя себе уяснила — он выстеливается не ради Лексея.

— Уяснила, — прохрипела Малина и отгородилась от пытающего прицела ладонью у лба.

— Да ладно — все останется между нами, как на исповеди. Я сказал про свои чувства к Олесе. Твоя очередь, Малина. Матвей хотя бы нравился, или ты цинично игралась, пока я от тебя прятался, а?

Она заходила скрипучими кругами, щелчками ломая пальцы и шелестя по полу юбкой. Отмотав три невыносимо затяжных круга, показавшихся Леше километровыми, она поставила колено на кровать, взглянула сверху вниз и ясно проговорила:

— Нравился.

— Слышал бы нас Матвей — он бы вконец рехнулся.

— Что с ним? — выдавила Малина, словно стыдясь своего интереса.

— Ну, он сошел с ума, потому что ты его бросила.

— Он обманул меня.

— Это ложь во спасение.

— Ложь конь во спасение, во множестве же силы своея не спасется. Бог делает судьбу, и не поменять ее лжесловьем, — отбарабанила Малина с напыщенным видом.

— Получается, Бог сделал твою судьбу, позволив умереть от топора?

Она опять замкнулась, не найдя ответа, и Леша перемотал паузу до предыдущей темы.

— Итак, Матвей тебе нравился, и он мог подменить меня. Он выгораживал, пока все стояли против. А ты вдолбила себе, что я единственный, хотя мы были знакомы всего день.

Малина твердо возразила:

— Мы повстречались 8 декабря 1876.

— Слушай, ну ты же ни черта обо мне не знаешь! Какой мой любимый цвет?

— Голубой, как небо.

Леша крякнул. Это было правдой.

— А нелюбимый?

— Зеленый, — доложила она, и в голосе проскользнула усмешка. Леша вслух чертыхнулся. Опять в яблочко! Как она это делает? Будто прочитав мысли, Малина приподняла Лешину челку и в полной темноте, не видя даже очертаний, сказала:

— Шрам. Ударился оглоблей.

Он ошалело отнял холодные пальцы ото лба и пораженно уставился в густую тьму, забыв отпустить руку Малины. Ведь в детстве и впрямь ударился. О качели, заимев от мамы кличку «недотепа» уже в четыре года.

— Но христианство отвергает переселение душ, — пробормотал он, цепляясь за ломкие соломинки. Она вплела тонкие пальцы в его, длинные, по-мальчишески нескладные, и совсем беззлобно сказала:

— Так и есть. Однакоже здесь и в памяти ты, одинако, Лексей.

— Магия… — растеряв смелый запал, пролепетал Леша. — Там, куда мы направимся — отец Лексея…то есть мой отец помилует тебя, и мы перелистнем этот кошмар с топором, или как?

— Должно быть так, — Малина стала неуверенно-настороженной. Потом поразмыслила и бегло сказала: — Иначе быть не может.

Леша замер в оцепенении, как гипсовый бюст. Сквозняки шныряли за шиворот, а он перебирал пальцы, как четки и тихо злился на Малину. Образ хладнокровной убийцы, выстроенный в его голове, плохо соотносился с ее кротостью и спокойствием. Идя к хижине, он настраивал себя на ненависть и загорался ею, когда вспоминал об убийствах. Да и сейчас он бы отдал все блага мира, лишь бы запереть Малину в мучениях. И он все еще надеялся, что Малина оплошает и выдаст потаенный кошмар, но она внимала тишине.