Лагорийский гамбит

Откровенно говоря, тут сплошь непонятки. Во-первых, для чего понадобилось изготавливать статую наполовину из камня, наполовину из металла и каким образом это вообще возможно? Во-вторых, зачем было помещать этот замечательный шедевр в темное подземелье, да еще приставлять для охраны демона? Воистину сумасбродом был гений, изваявший рыцаря, и вряд ли кому-то когда-нибудь удастся постичь логику неведомого мастера.

Неожиданно рыцарь моргнул. Поначалу я глазам своим не поверил, но после того как это повторилось вновь, едва не упал на пятую точку. Быть такого не может. Статуя вдобавок еще и механическая. А вдруг как подберет свой кладенец, как двинет на меня, да как начнет им махать. Еще неизвестно, какую программу вложил в голову своему голему чокнутый скульптор-механик. Однако после того как губы рыцаря скривились в слабой улыбке, я неожиданно понял, что передо мной вовсе не статуя, а самый настоящий живой человек.

Черт, черт, черт! Так не бывает. Бред какой-то. Лист, окстись, где это видано, чтобы люди были до пояса каменными, а выше — живыми? Пора возвращаться в пещеру и стребовать с пеньков побольше бражки, чтобы «уколоться» и забыться на пару дней. Может быть, шиза и отпустит.

Из состояния глубочайшего психологического коллапса меня вывел скрипучий негромкий голос. Вот теперь я уж точно был готов не только приземлиться на пятую точку, но грохнуться в обморок, хоть никогда не относил себя к натурам нервическим неуравновешенным. Мужик обратился ко мне на лагорийском нижнем, хоть сильно ломаном, но, несомненно, на языке Буферного мира.

— Кто ты, чужестранец? Каким образом тебе удалось пройти мимо стража-убийцы?

Ага, так значит демон, охранявший вход в зал, его рук дело. Хорошо, пообщаемся. Даже приятно после трех недель полнейшей безнадеги встретить родственную душу.

— Я Федор Листопад, человек из мира Земля. Оказался здесь совершенно случайно. «Здесь» — в смысле, в этом странном мире. А пещеру мне показал один из пеньков, извиняюсь, абориген тутошний.

— Земля… человек, — незнакомец будто пробовал слова на вкус, — нет, не имею ни малейшего представления о твоем мире, чужак. Однако ты здорово похож на лагорийца. Странно, очень странно.

— Уважаемый, э…

— Драгва, милостивый государь. Мое имя Драгва. Я — рыцарь-инквизитор из Лагора.

Вот те на! Лагорийский рыцарь, говоришь? Не, батенька, шутить изволите. Выдавать себя за коренного лагорийца с таким прононсом, пардон-с, вопиющая наглость, граничащая, как любил говаривать наш ротный старшина, с остервенелой борзостью. Я значительно лучше владею языком обитателей Лагора, но мне и в голову не придет выдать себя за рыцаря-инквизитора. Чревато, понимаете ли, разного рода неприятными последствиями. Парень явно подвинулся рассудком. Хотя я его понимаю — проторчишь в темной пещере, да еще в полном одиночестве неизвестно сколько времени, и не такое о себе возомнишь. Интересно, а, сколько он тут проторчал и почему до сих пор не помер с голодухи и не усох от жажды? Ладно, разберемся, а чтобы не травмировать психику «рыцаря-инквизитора» не стану ему перечить. Желает быть лагорийским инквизитором, пусть им будет.

— Весьма счастлив познакомиться с тобой достопочтенный рыцарь, — надеюсь Драгва не обратил внимания на легкую ухмылку, которую мне не удалось стереть со своей физиономии. — Прошу прощения, но мне не терпится узнать подробности твоего появления в этом странном мире и причину, по которой ты оказался пленником пещеры.

— Ты ошибаешься, Федор, — грустным голосом ответствовал Драгва, — я вовсе никакой не пленник, а добровольный отшельник. Стою и жду, когда наступит мой последний час. Окаменение продвигается слишком медленно, а покончить жизнь самоубийством я не имею возможности. Вот и пребываю здесь неведомо сколько времени.

— Если можно, поконкретнее. Сколько?

— Не могу сказать точно, но определенно знаю, я здесь оказался через четверть века после полного замирения с магами и подписания Конвенции…

— Боже, милосердный! — невольно вырвалось у меня. — Это же пять тысяч лет. В те времена мои далекие предки только лишь закладывали фундамент под самую первую египетскую пирамиду, а древние шумеры только-только изобрели свою клинопись.

Теперь кое-что прояснилось в моем сознании. Драгва вовсе не пытался ввести меня в заблуждение, он на самом деле лагорийский рыцарь-инквизитор. А странный прононс, который я принял за иномирный акцент, на самом деле — древний язык Буферного мира. Как известно, всякий язык со временем изменяется, а за пять тысячелетий трансформируется до неузнаваемости. Мне повезло, что лагорийцы — народ консервативный и не любят ничего менять в своей жизни, в противном случае с Драгвой пришлось бы объясняться жестами. Хотя вряд ли бы нас из этого что-нибудь получилось — руки рыцаря уже подверглись частичному окаменению и махать ими он, пожалуй, уже не способен.

— Коварный колдун, — продолжал Драгва, — которого я выследил и уничтожил, напоследок подложил мне «свинью» в виде хитроумной головоломки-ловушки…