Лагуна Ностра

На одной ферме, неподалеку от аэропорта, на выезде из Кампальто, карабинеры только что выудили из пруда тело мужчины с перерезанным горлом. Их начальник был учеником Альвизе и теперь звонил, чтобы с гордостью сказать, что перерезанное от уха до уха горло в полном распоряжении комиссара, как будто тот был прославленным собирателем перерезанных глоток. Его люди охраняли подходы к пруду, они же должны были собрать первые пробы, отпечатки, следы, вещественные доказательства и все такое, что обычно делается на месте преступления. Если Альвизе поспешит, он сможет присутствовать в качестве безмолвного слушателя, приглашенного из чистого уважения, при предварительном допросе жены убитого, которая и вызвала карабинеров, вернувшись с работы.

Брат опрометью бросился на лестницу. Призрак серийного убийцы, являющийся после четырех однотипных убийств, начал материализовываться.

Ни об Альвизе, ни о третьем трупе я не слышала до середины ночи, когда, будучи не в состоянии встречаться с Кьярой и подвергаться натиску новых семейных бурь, он пришел спать ко мне в антресоль. Взяв дубликат моего ключа на доске в андроне, он вошел ко мне, как к себе домой, и растянулся на кровати, как на собственной постели, улегшись прямо в одежде поверх кроваво-красного покрывала, точно такого же, как в бельэтаже.

Тот день я провела с Борисом, изучая его «Юдифь», расчищенную Аннамарией. Запекшаяся кровь на срезе шеи казалась рубиновым шарфом, стягивающим рассеченные вены и артерии. Розовые щеки и ярко-красные губы делали живопись еще наряднее. Из-за этой отрубленной головы, столь часто увековечиваемой художниками, мне было никак не отделаться от мысли, что Волси-Бёрнс погиб так же, как Олоферн, во имя восстановления эстетической гармонии, — и что тот, кто его зарезал, точно так же зафиксировал свою жертву на месте преступления, как живописец фиксирует фигуру на холсте.

Я изложила свою теорию гармоничного убийства брату, который, прислонившись к изголовью моей кровати, решал судоку из «Коррьере». Наконец он сложил газету и уверил меня, что дело о трупе из пруда — это в некотором роде тоже произведение искусства и создал его комиссар Кампана, проделав поистине ювелирную работу по обработке собранных фактов, улик и доказательств.

Он, а вовсе не его приятель-карабинер разговорил свидетельницу, жену убитого, оставшуюся, судя по ее всхлипываниям и иканиям, вдовой просто святого человека, которому никто в мире не пожелал бы зла. Так всегда. Чем больше у убитого недостатков, тем сильнее его родные стараются представить его в виде ангела, словно убеждая самих себя в том, что его смерть для них — страшное горе, которого они на самом деле не испытывают, или пытаясь снять с себя вину за то, что ничего не замечали, ни о чем не догадывались.

Карабинер был славный малый, он охотно уступил ведение следствия Альвизе — лишь бы дело делалось, — и тот с места в карьер, не давая свидетельнице опомниться, допросил ее. Он говорил с ней тем самым нежным, ласковым голосом, который заимствует обычно у Игоря, чтобы усыпить бдительность собеседников, а наиболее впечатлительных загипнотизировать. Свежеиспеченная вдова, Мартина Вианелли, как оказалось, принадлежала именно к последней категории.