Лагуна Ностра

Все, тема закрыта, объявил Борис. Нам повезло, что у нас есть Иоган Эрранте, этот чокнутый, который сам признался в убийстве. Я что, собираюсь тут выделываться? Сейчас Игорь поклянется, что не будет больше слушаться ангелов, что бы они ему ни велели делать, сбегает в мансарду, принесет бумажник Волси-Бёрнса, отдаст его своему брату, и тот сожжет его в раковине в этой чертовой холодильной камере. А мы выбросим растворители в помойку (пошли они к дьяволу со своим раздельным сбором мусора!), отмоем нож, о котором я с содроганием думала, что с той роковой ночи он пачкал нашу еду генетическим кодом Волси-Бёрнса, и займемся наконец реставрацией «Мужчины с перчаткой». Жизнь не плоха и не хороша, жизнь — это дурацкая дырка на картине, которую надо заделать. Гверчино такого качества вполне перенесет вмешательство Кампаны, и мне, с моей-то техникой, останется только развернуть его чертов палец таким образом, чтобы он тыкал им себе же в грудь. Игорь перестанет видеть повсюду посланцев небес, и мы наконец успокоимся, о чем он больше всего мечтает.

Что бы ни решил Борис, Игорь всегда с ним согласится. Он дал клятву, а потом поднялся к себе в надежде, что вспомнит, куда засунул тот бумажник.

Я люблю своих дядюшек. Я люблю своего брата. И во мне нет ни капли благородства корнелевской Химены, которая разрывалась между честью и любовью. Предать Игоря и выдать его комиссару? Предать Альвизе и промолчать? А ведь наше молчание, кроме всего прочего, обрекало невезучего Иогана Эрранте и дальше гнить в тюрьме.

Борис отклонил мои доводы, сочтя их неосновательными и заметив, что Иоган Эрранте и его невезучесть так же неотделимы друг от друга, как они с Игорем. Не станем же мы лишать его этой половины его «я» и — я подумала об этом? — расчленять неделимое трио Кампана из-за каких-то сомнений, пусть даже не менее острых, чем кухонный нож. Откровенно говоря, как сказала бы Илона Месснер, Борис никогда не обладал той преданностью и отвагой, которые продемонстрировал Игорь, зарезав Волси-Бёрнса. Сколько Борис ни пытался отыскать в себе храбрость, он находил только лень и трусость. Теперь о комиссаре. Разве тот, кто постоянно купается во лжи и преступлениях, кто обещает безнаказанность раскаявшимся убийцам, способен судить о виновности своего дядюшки? В антресоли нет никаких комиссаров. Есть только Альвизе, который первым посмеется над нашими уликами. Бездоказательные утверждения, будто Волси-Бёрнса убил Игорь, станут для него апогеем наших нелепых измышлений.

Я представила себе Игоря в тюрьме, представила его доброе круглое лицо, отданное на растерзание читателям «Гадзеттино»… Нет, лучше я донесу на саму себя, и не важно, предам я тем самым брата или нет. Я уже собиралась успокоить Бориса и заняться наконец вместе с ним реставрацией картины, как вдруг в замочной скважине повернулся ключ Альвизе — как ответ на уже решенный вопрос. Брат был в прекрасном настроении.

Не станем же мы нашими скучными «житейскими неурядицами» портить ему радость победы.

Рамиз наконец был вызволен из лап насилия, которому подвергался в Маламокко, сказал он, смеясь. Мальчика нашли в чистеньком рыбачьем домике на берегу Лагуны, где, развалившись с наушниками на голове перед гигантским телевизором, он объедался чипсами и терзал пульт дистанционного управления. Увидев его, комиссар почувствовал себя актером полицейского сериала, попавшим на съемки детской передачи. В этой крепости, где пленнику было уютнее, чем в швейцарской закрытой школе для детей эмиров и русских олигархов, в его распоряжении был целый склад технических игрушек, музыкальная студия и приятель-ровесник, белокурый мальчик с острова, матери которого платили деньги, чтобы она исполняла малейшие прихоти Рамиза. Изъясняясь на цветистом диалекте рыбаков Маламокко, няня обрушилась на полицейских, на этих говнюков, на этих мылоедок, которые явились, чтобы вырвать ангелочка из теплого гнездышка. До того как его арестовали, Микеле Корво из кожи лез вон ради своего маленького дожа, приезжал каждый день и возил его на мотоскафо ловить сердцевидок. Мало им, что они посадили в тюрьму этого святого человека, нет, им еще и мальчонку подавай, как будто он сделал что-то плохое. Рамиз тоже отбивался что было сил — как ангел-нелегал, которого пытаются легализовать к аду. Альвизе с тяжелым сердцем отвез его к больницу для положенного в таких случаях освидетельствования. Если нашему славному Игорю удастся убедить всех нас в том, что у него хватит материнской любви, чтобы принять на себя заботу о Рамизе, не задевай при этом нашего эгоизма, Альвизе подаст ходатайство о разрешении взять к себе в дом того, кого только что бросил в беспросветную тоску раскритикованных папой Корво социальных служб, в чем и сам горько раскаивался.