Лакировка

Вдруг он вспомнил, на что это похоже: бездумный ритмичный рев толпы на стадионе во время футбольного матча. Ведь сейчас разгар лета. Они, вероятно, явились сюда со станции метро «Виктория» в полумиле отсюда. На некоторых были свитера с надписью «Мы — чемпионы». Зрители какого-нибудь мелкого крикетного первенства, которое разыгрывается за один день. Многие находились в стадии злобного опьянения. Со стойки полетели кружки и рюмки. Двое-трое ринулись за стойку, обругали бармена, ударили его по лицу, схватили бутылки с виски и принялись отбивать горлышки. Другие хватали кружки и рюмки со столиков, сыпали грязной руганью, выпивали их одним духом. Какой-то старик воспротивился. Раздались хриплые крики: «А пошел ты!», «Заткнись!», «Кончай его!» Шляпа старика лежала на скамье рядом с ним. Кто-то из двадцатилетних схватил ее и, кривляясь, нахлобучил на голову. Старик встал, его опрокинули на скамью и вылили ему на голову кружку пива.

Другие посетители сидели съежившись, молча и неподвижно. Они словно не замечали того, что происходило вокруг.

Наконец Хамфри опомнился и окликнул бармена:

— Джеральд-роуд! Быстрее!

На Джеральд-роуд был ближайший полицейский участок. Распоясавшиеся хулиганы этого знать не могли, но их взбесило, что кто-то попробовал вмешаться или просто подать признаки жизни. Бармен, весь в крови, выскользнул из зала. Перед столиком Хамфри столпились разъяренные юнцы. Их было не меньше полдесятка. И он и Алек были здоровыми, крепкими мужчинами, но вступать в драку при таком соотношении сил было бессмысленно. В свое время он справлялся с солдатами, но это было совсем другое дело. Он попытался воспроизвести свой тогдашний тон:

— Разойдитесь! Это для вас плохо кончится. Сядьте!

В ответ раздались крики, полные ненависти:

— Кончай его! Вот мы тебя прикончим!

Лурия, как и Хамфри, вскочил на ноги.

— Вы напрашиваетесь на неприятности, — произнес он могучим басом. — Советую вам успокоиться.

— Жид пархатый! — Это крикнул явный уроженец Лондона. Большинство было с севера, но шайка пополнялась местными силами.

Хамфри позвал на помощь, но никто из сидевших за столиками не пошевелился. Внезапно у дверей поднялась суматоха.

— Полиция, мать их!..

Вошли двое полицейских без мундиров, только в форменных фуражках. Их вызвал не бармен. Как выяснилось потом, какой-то прохожий увидел, как по улице с воплями валила толпа, и остановил патрульную машину.

Кто-то из юнцов кинулся наутек, но в остальных бушевала ненависть. Они повернулись к полицейским. Широкоплечий верзила двинулся к одному из них, угрожая разбитой бутылкой. Подъехали другие патрульные машины. Толпа начала стремительно таять. Опрокидывая столики, колотя кружки, разбивая ногами стеклянные панели, они вываливались на чинную улицу. Патрульные машины ринулись вдогонку Не так-то часто, заметил Хамфри, когда они вернулись в свой тихий уголок, полицейским машинам приходится устраивать погоню в окрестностях Итонской площади.

— Я был совершенно потрясен, — сказал Алек Лурия.

— Очень неожиданно для этой части Лондона. — Хамфри махнул бармену, чтобы он привел их столик в порядок. Его кружка была разбита, и он заказал еще пива.

— А не уйти ли нам?

— Нет. Не надо торопиться, — сказал Хамфри, словно сейчас важнее всего было сохранить спокойствие. — И тем более неожиданно после крикета. Наверное, ничего подобного тут еще не случалось.

— Меня это испугало.

В отличие от обычных их разговоров Лурия был сейчас более прямолинеен, чем его друг.

— И меня тоже. — Хамфри воочию убедился, что Лурия не трус, и решил принять его тон.

— Не стоит обманывать себя, — задумчиво и мрачно сказал Лурия.

— Странно, что это подействовало так парализующе, — заметил Хамфри. — Во всяком случае, на меня. Трудно было заставить себя сопротивляться. В армии хотя бы знаешь, что от тебя требуется.

— Страшно, в частности, то, — по-прежнему мрачно и задумчиво продолжал Лурия, — что никто даже не пошевельнулся — ни один из этих мужчин за столиками. Вот что страшно. В Нью-Йорке на Риверсайд-драйв, в очень приличном районе, шайка полосовала бритвами девушку на тротуаре, а добропорядочные обыватели смотрели на это из окон. И не вмешивались. Совсем так же, как было здесь. Сколько раз я вам повторял, что люди полностью разучились чувствовать.

— Они не хотят впутываться. Они боятся, — сказал Хамфри.

— Когда люди боятся, они перестают чувствовать, ведь так? Не пример, на войне?

Лурия, несмотря на свою почтенную внешность, в годы войны против Гитлера был мальчишкой и не мог пойти в армию. Он считал, что как психолог очень много из-за этого потерял. Впрочем, всякий род человеческой деятельности, к которому он оставался непричастным, порождал у него такие же сожаления. Хамфри привык повторять ему, что практически любая деятельность вызывает у тех, кто ею занимается, гораздо меньше эмоций, чем может показаться со стороны.