Лакомые кусочки

Джозеф не поднимал головы и продолжал глядеть на сплетенные руки, но молочно-белое сияние, исходившее из его глаз, отражалось и подрагивало на коленях Лиги. Мир вокруг нее вдруг истончился, стал хрупким, пошел мелкими волнами, точно вышивка на занавеске, а за той занавеской простирался хаос, свет, который мог ослепить.

Вся дрожа в этом зыбком призрачном мире, Лига взяла деревянную чашу и вложила в руку Джозефа. Его пальцы, сильные и гибкие, сомкнулись вокруг дерева. Он улыбнулся Лиге. Зрачки столяра вновь потемнели, и все же он не расслабился — по всей видимости, даже не осознал, что именно произошло, а просто пришел в себя, снова стал дружелюбным скромным мастером по дереву. Джозеф нажал ногой на педаль, станок заработал.

За дверью вовсю поливал дождь, хотя еще несколько мгновений назад в безоблачном небе светило солнце. Мимо мастерской прошли двое мужчин. Они поприветствовали Джозефа, тот кивнул, не отвлекаясь от работы. На Лигу проходившие не взглянули.

Она резко вскочила, опрокинула табуретку. Столяр и ухом не повел. Лига поняла, что даже если вырвет у него чашу, швырнет ее на мостовую или раздробит на мелкие кусочки тяжелым молотком, Джозеф просто возьмет другую деревяшку и начнет трудиться сызнова.

Она поспешила прочь из мастерской, под обжигающе холодный дождь. Впереди маячили мокрые спины двоих удаляющихся прохожих. В темно-сером небе сердито рокотали хмурые тучи. Хозяйки на верхних этажах, охая и причитая, задергивали шторы, хлопали ставнями.

Лига побежала по улице. Наверное, небеса карают ее этим дождем, посылают ледяные стрелы в ее глупую голову, хлещут мокрыми плетьми по спине. Всего этого не существует в действительности, думала она, ни дождя, ни скользких улиц, ни домов, не спешащей домой женщины, ни извозчика, ведущего под уздцы лошадь. Лига сгорала от стыда и мучилась страхом. Нужно вычеркнуть из памяти Джозефа с его теплой ладонью и белыми глазами, нужно бежать от него сквозь ливень и поскорее найти своих девочек, маленьких Бранзу и Эдду, единственных, помимо нее, реальных людей в этом мире.

Шло время. Лиге сравнялось тридцать, светлоликая Бранза встретила пятнадцатый день рождения, неугомонной Эдде исполнилось четырнадцать неугомонных лет. Жизнь в лесном домике текла спокойно и ровно, и все благодаря ежедневным трудам Лиги, которая изо всех сил стремилась сохранить подаренное свыше благо, доказать, что она его достойна. Побывав в столярной мастерской и увидев, сколь непрочно их счастье, Лига лишилась покоя и ни на минуту не покладала рук. Она работала так старательно, с таким усердием и рвением, что, казалось, вышивала самую природу, лес и облака, чтобы затем обратить их в реальность, проложить стежками линию, соединяющую небо и землю. Тревога, которая поселилась в душе Лиги тем солнечно-дождливым днем, прочно засела у нее в костях, в крови, в мышцах. Она поняла, что должна платить за свое право радоваться, должна ежечасно показывать, с какой серьезностью воспринимает этот нечаянный рай, с какой охотой готова делать вид, будто верит в его существование.

Мягкосердечная Бранза, вероятно, внутренним чутьем улавливала материнское беспокойство: все эти годы ее часто посещали ночные кошмары. Лига то и дело просыпалась среди ночи, услыхав крики ярости и ужаса, которые издавала старшая дочь, мечущаяся в постели. Со временем Лига научилась не тормошить Бранзу и вообще не дотрагиваться до нее, потому что тогда девушке снилось, что на нее нападают, и она вскакивала в кровати, размахивала кулаками, вся в слезах и холодном поту. «Бранза, детка, проснись! Это всего лишь сон!» — восклицала Лига. Заломив руки, она стояла у постели дочерей, одна из которых крепко спала, а другая раскидывала подушки и боролась с незримым противником.

Когда же Бранза наконец вырывалась из объятий кошмара и свет лампы рассеивал ночные страхи, она лежала и смотрела на мать широко раскрытыми глазами — чтобы опять не заснуть. Лига вполголоса разговаривала с ней о событиях прошедшего дня, приносила пушистых крольчат или новорожденного козленка, чтобы дочь могла отвлечься, погладить животных у огня, чтобы тень кошмара сошла с прекрасного юного личика.

— Кто он? Как выглядит? Откуда взялся? — расспрашивала Бранзу мать при свете дня.

Из дочери удалось вытянуть только то, что все кошмары связаны с каким-то человеком, всегда одним и тем же. Бранза отказывалась делиться своими сновидениями. Как бы ярко ни светило солнышко, каким бы очаровательным ни был кролик или козленок, каким бы вкусным инжиром ни угощала мать ее и сестру, ответом на все вопросы Лиги неизменно служило молчание. Бранза лишь качала головой и вздрагивала, вспоминая призрачного врага. Больше всего Лига боялась (она не знала, как работает волшебство, но верила в его мощь и одновременно хрупкость, в непредсказуемость магии), что все муки дочери — из-за ее презренной недостойной матери, что Бранзу во сне терзает тот же мужчина, пусть и в ином облике, который превратил ночи Лиги в кошмар, страшной ценой сделал из девочки женщину.

8