Лакомый кусочек

Я сунула в его потную руку брошюру о воздержании и убежала. Опрос еще четырех мужчин обошелся без приключений; я выяснила, что к анкете надо добавить пункт: «Не имеет телефона — конец опроса» и еще пункт: «Не слушает радио», и что мужчины, которым нравится фамильярный тон песенки, не одобряют выражение «крепкое до слез»; они считают его «слишком легкомысленным», или, как сказал один из них, «слишком жидким». Пятое интервью я провела с лысым дылдой, который так боялся высказать какое-нибудь мнение, что добиваться от него ответов было все равно что рвать зубы разводным ключом. Каждый раз, когда я задавала ему вопрос, он краснел, судорожно сглатывал воздух и делал мучительные гримасы. Прослушав рекламную песенку, он на несколько минут лишился дара речи. «Вам понравилась реклама? — спрашивала я. — Очень понравилась, средне или не очень?» Он долго молчал и наконец чуть слышно прошептал: «Да».

Осталось взять всего два интервью. Я решила пропустить следующие дома и перейти сразу к квадратному многоквартирному дому. Чтобы попасть в вестибюль, я, как обычно, нажала сразу кнопки всех квартир, и какая-то наивная душа в ответ открыла мне электрический замок.

В вестибюле было прохладно и хорошо. Я поднялась по ступенькам, покрытым слегка изношенным ковром, и постучала в первую дверь, на которой стоял номер шесть. Номер меня удивил, потому что более логично было бы на первой двери повесить табличку с номером один.

Никто не вышел на мой стук, и я постучала снова, погромче, подождала и уже собиралась перейти к следующей квартире, как вдруг дверь бесшумно отворилась и на меня уставился мальчик, которому на вид было лет пятнадцать.

Костяшкой пальца он протирал глаз, как будто только что встал с постели. Он был без рубашки, и я увидела, что он чудовищно худ; ребра у него торчали, как у изможденных святых на средневековой гравюре, и были обтянуты бледной, даже желтоватой, точно застиранная простыня, кожей. Он вышел босиком, без рубашки, в шортах защитного цвета. В глазах, полузакрытых спутанной массой прямых черных волос, свалившихся на лоб, застыло грустное и в то же время упрямое выражение, как будто он нарочно сделал такую мину.

Мы стояли, уставившись друг на друга. Он явно не собирался заговорить со мной, и я тоже не знала, как начать. Анкеты у меня в руке вдруг показались мне неуместными и даже как будто агрессивными, точно оружие. Наконец я проговорила — каким-то неестественным, пластмассовым голосом:

— Здравствуй! Отец дома?

Он даже бровью не повел и продолжал смотреть на меня все с тем же выражением.

— Нет. Отец умер, — сказал он.

Я охнула и на секунду потеряла равновесие: от резкой перемены температуры у меня немного кружилась голова. Время как будто замедлилось; мне было нечего сказать, но уйти или хотя бы отвернуться я не могла. Он по-прежнему стоял в дверях.

Простояв так несколько секунд, которые показались мне часами, я решила, что он, может быть, старше, чем я подумала. У него были темные круги под глазами и едва заметная сеточка морщин.

— Тебе действительно всего пятнадцать лет? — спросила я, как будто он мне сообщил свой возраст.

— Мне двадцать шесть, — мрачно сказал он.

Я вздрогнула и, словно его ответ внезапно ускорил течение времени, в одно мгновение выпалила, что я из Сеймурского института, ничего не продаю, стараюсь улучшать товары, хочу задать всего лишь несколько простых вопросов, а именно: сколько он выпивает пива за неделю; тараторя все это, я думала про себя, что, судя по его виду, он пьет одну только воду и ест только черствый хлеб, который ему иногда бросают в его темницу. Он все же проявлял ко мне мрачный интерес (такой интерес может проявить прохожий к мертвой собаке), поэтому я протянула ему карточку со шкалой потребления пива и попросила указать свой номер. С минуту он глядел на карточку, перевернул ее, посмотрел оборотную сторону, на которой ничего не было написано, закрыл глаза и сказал: «Номер шесть».

То есть от семи до десяти бутылок в неделю, — достаточно для того, чтобы продолжать интервью. Я сообщила ему об этом.

— Тогда заходите, — сказал он.

Переступив порог и услышав, как дверь с деревянным стуком закрылась за мной, я почувствовала легкую тревогу.