Ламьель

Эта картина произвела, по-видимому, глубокое впечатление на молодую девушку, но уже через мгновение она задала себе вопрос: «А есть ли ад? Существуют ли вечные муки? Может ли быть добрым бог, если он создал вечный ад? Знал же в конце концов бог, когда я родилась, что я проживу, скажем, пятьдесят лет, а потом буду навеки осуждена? Не лучше ли было бы меня сразу же убить? Насколько рассуждения доктора глубже и интереснее рассуждений кюре! Но нужно же что-нибудь ему ответить, иначе он подумает, что мне нечего сказать». И она прибавила с чувством:

— Теперь я все поняла. Не следует разговаривать каждый день, и в особенности дружелюбно, ни с женатым человеком, ни со священником. Но все же что делать, если чувствуешь к одному из них некоторую привязанность.

Услышав это, аббат Клеман судорожно вынул часы.

— Мне нужно побывать у одного больного! — воскликнул он, взглянув на нее блуждающим взором. — Прощайте, сударыня! — И он бросился прочь, забыв попрощаться с герцогиней, которая была крайне шокирована непочтительностью этого аббатишки.

— Разве он не из ваших людей? — спросила маркиза де Повиль, сидевшая справа от нее.

— Это не более и не менее, как племянник моей горничной, — отвечала герцогиня с презрительной улыбкой.

— Вот уж точно аббатишка! — воскликнула баронесса де Брюни, сидевшая слева.

Эта кличка «аббатишка», брошенная с таким презрением бедному аббату Клеману, у которого были такие прелестные волосы, сослужила ему добрую службу в сердце Ламьель.

Вместо того, чтобы размышлять об убожестве его доводов по сравнению с несокрушимой, как гранит, логикой доктора Санфена, она подумала о том, что он молод, неискушен и вынужден из-за бедности повторять нелепые рассуждения, которым, быть может, сам не верит. «А верил ли Бёрк, — спрашивала она себя, — тем абсурдным рассуждениям, которыми он хотел уничтожить Францию? Но нет, — спохватилась она, — мой аббат — человек порядочный».

Тут она погрузилась в глубокую задумчивость. Она не знала, как доказать себе, что аббат — порядочный человек, а кроме того, она прекрасно понимала, что разговор, который она только что с ним вела, поставил ее по отношению к этому милому человеку в весьма необычное положение. Через четверть часа эта мысль ей чрезвычайно понравилась, так как она была счастлива всякий раз, когда находила пищу для своего ума, а здесь нужно было доискиваться до того, что могло так смутить молодого аббата. Ламьель он никогда еще не казался таким славным.

— Какая разница, — говорила она себе, — между его внешностью и наружностью Санфена! Я спросила у него, что такое любовь, и он, сам не желая этого, показал мне ее как на ладони. Надо решиться. Любит ли он меня? Он видит меня каждый день и бывает всегда этому откровенно рад; а разговаривает он со мной с искренним и живым участием. Я убеждена, например, что ему гораздо приятнее обращаться ко мне, чем говорить с герцогиней, а между тем она так много знает! Сколько лестных слов находит она для собеседника! Да, но Санфен говорит, что злоба, скрытая в сердце женщины, всегда отражается в ее чертах, а герцогиня — человек злой; на днях, когда графиня де Сент-Фуа на обратном пути из замка вылетела из экипажа, герцогиня была страшно довольна, а я чуть не заплакала; а в том, что у герцогини было такое гадкое чувство, я уверена, так как, кроме меня, это также заметила госпожа Ансельм и даже шутила по этому поводу со своей подругой. Но если предположить, что аббат Клеман в меня влюблен, — все же, что такое любовь?

Читателю, пожалуй, покажется смешным такой вопрос со стороны взрослой девушки шестнадцати лет, выросшей среди грубых шуток сельских вечеринок; но, во-первых, у Ламьель не было близких подруг среди ее сверстниц, а во-вторых, ей очень редко приходилось бывать на таких вечеринках. Девушки ее возраста дразнили ее, называя «ученой», и всегда старались сыграть с ней какую-нибудь злую шутку. Домик г-жи Отмар был центром деревенского общества, у нее собирались все богомолки, приводя с собой, когда только им удавалось, своих дочерей. Г-жа Отмар очень гордилась, видя себя душой какого-то общества, и в надежде, что ее станут посещать и деревенские девушки, требовала от Ламьель, чтобы она сидела дома.