Ламьель

«Я непременно хочу узнать, — говорила она себе, — что такое любовь. Мой дядя уверяет, что это большое преступление, но какое мне дело до взглядов дурака? Это, верно, такое же великое преступление, каким, по мнению моей тетки Отмар, было влить скоромный бульон в постный суп: бог был этим глубоко оскорблен; а между тем герцогиня со всеми своими домочадцами — и мною в том числе, — откупившись двадцатью франками, ест скоромное круглый год, и это уже не грех! Остается признать, что все, что говорят мои несчастные родственники Отмары, — убийственная чепуха. Ничего похожего на то, что говорит доктор! Бедный молоденький кюре Клеман получает всего-навсего сто пятьдесят франков в год. Я отлично вижу, что с тех пор, как он меня полюбил, г-жа Ансельм ему уже больше ничего не дарит; на именины она дала ему только шесть локтей черного сукна, и то это были остатки от траура по покойному герцогу. Ему, правда, перепадают кое-какие подарки от герцогини да немного дичи или домашней птицы от крестьян, но ему, как и супрефекту, господину де Бермюду, наверно, приходится говорить многое такое, чего бы он не сказал, если бы не боялся, что его могут сместить. Каких только длиннющих речей в похвалу министрам не произносил нам этот бедный господин де Бермюд! И что же? Хлоп! Вот он и слетел, и только потому, что не говорил на выборах так, как хотел его министр. «Какая глупость! Какая неосторожность! — говорит герцогиня. — Конечно, это были бредни, совершенно противные здравому смыслу, но для него, — добавляет она, — они имели тот смысл, что позволяли держаться на своем месте, между тем как теперь де Бермюду придется прозябать на восемьсот ливров в год. Вот что всегда бывает с этими мелкими буржуа, когда они хотят изображать древних римлян».

Все это навело Ламьель на ряд мыслей самого высокого полета, все более и более отдалявших ее от практического решения: выбрать себе молодого человека, у которого она могла бы спросить, что такое любовь, и пойти погулять с ним в лес.

ГЛАВА VII

Стоило Ламьель заметить в ком-нибудь добродетель, как она сразу решала, что это — лицемерие.

«Люди вовсе не делятся, как это думают глупцы, — говорил ей Санфен, — на богатых и бедных, на добродетельных и злодеев, но лишь на жуликов и на их жертвы: вот ключ к пониманию XIX века со времени падения Наполеона, ибо, — прибавлял Санфен, — к личной храбрости и к твердому характеру лицемерие пристать не может. Как может быть лицемером человек, когда он бросается на зубчатую стену какого-нибудь сельского кладбища, за которой стоят две сотни солдат? За исключением таких фактов, мой милый друг, не верьте никогда ни одной добродетели, хотя бы вам прожужжали ею уши. Ваша герцогиня, например, то и дело твердит вам о доброте, — по ее мнению, это самая главная добродетель. Но истинный смысл всех ее восторгов в том, что она, как и все женщины ее высокого положения, предпочитает иметь дело с обманутыми, а не с плутами; вот разгадка этого мнимого знания света, о котором женщины ее круга только и толкуют. Вы тоже не должны верить тому, что я говорю. Примените и ко мне то правило, которое я вам разъяснил; кто знает, нет ли и мне расчета вас обманывать? Я вам уже говорил, что мне приходится жить среди скотов, которым я должен постоянно лгать, чтобы не стать жертвой их грубой силы, поэтому мне особенно посчастливилось, когда я нашел существо, исполненное природного ума. Развивать этот ум и смело обнажать перед ним истину — восхитительное занятие, которым я вознаграждаю себя за все то, что мне приходится делать целый день, чтобы заработать себе на хлеб. Быть может, все, что я вам говорю, — ложь. Поэтому не верьте мне слепо, но старайтесь проверить, не окажется ли случайно то, что я вам сказал, некоей истиной. Например, разве я лгу вам, когда обращаю ваше внимание на какое-нибудь событие, происшедшее вчера вечером? Герцогиня все время толкует о доброте, а вчера вечером и нынче утром она была в отличном настроении, потому что в одном лье отсюда ее добрую приятельницу, графиню де Сент-Фуа, опрокинули в канаву лошади, когда она третьего дня вечером возвращалась к себе в замок».

После этих слов Санфен исчез. Так он всегда поступал с Ламьель; он хотел, чтобы она дала себе труд подумать. После ухода доктора Ламьель сказала себе: «Войны я увидеть не могу, но что касается твердости характера, я способна не только разглядеть ее у других, но смею надеяться, что проявлю ее и сама».