Ландскнехт шагает к океану

Любительницу до чужого платья и побрякушек взяли в крепкий оборот. Пикантность ситуации заключалась в том, что профос, ведущий дело, был, пожалуй, единственным мужчиной имперской армии, кому разбитная бабёнка отказала в аренде своих прелестей. Сейчас наступил его черёд веселиться: он не только мог отличиться в раскрытии чудовищного злодеяния, но и отомстить за свою поруганную честь.

4М и 4Г как на медленный огонь водрузили. Что же делать? Каждый ландскнехт отлично знает, какая неизбежность уготована ему в конце военной дороги. Но каждый всё же желает, чтобы эта дорога была подлинней и поровней. Первое, что пришло на ум всем восьмерым:

— Бежать!

Лишь немного помешанный на вере Гюнтер, в своё время ушедший из иезуитского колледжа, доказывал, что никуда не годится бросать защитника Святой Матери нашей католической церкви[70]

. Ну да, имперская армия что и без нас может победить, что с нами быть битой. Да куда он денется, этот Гюнтер. Не посмеет разрушить счастливое братство 4М и 4Г. Верующие — они ведь и самые суеверные тож. А и пусть остаётся, и пусть его потом хоть восемь раз вешают за всех сразу.

Главная загвоздка к тому, чтобы немедля смазать салом пятки, не в Гюнтере. Во-первых, в связи с этим делом вокруг лагеря учреждена цепь караулов крепких да пикетов тайных. И всех перехваченных бегунцов велено без промедления доставлять пред очи лакея и маркитантки на предмет возможного опознания. Во-вторых, подгадили хитромудрые шведы. Ловким манёвром их армия совершенно исчезла из поля зрения имперцев. И именно сейчас. Ни раньше, ни позже! А топать наобум по обоюдно опустошённой стране, кишащей мужицкими отрядами и шайками дезертиров... Можно, конечно, попытаться пристать к достойной бриганде[71], но вопрос: как встретят? Не посчитают, что мёртвые, мы принесём им больше пользы — своим оружием, одеждой, содержимым котомок. В-третьих, Макс клялся и божился, что его метресса скорее испустит дух под пытками, чем продаст его, Макса, а следовательно, и вся компания вне опасности.

Сглупили они, наверное, что не побежали. Тут ещё Мельхиор! Крути не крути — его дурацкие башмаки остались единственной и притом смертельной уликой. Уж что с ним ни делали, как ни уговаривали. Только что на колени не падали. Макс попытался было выкрасть и спалить злосчастную обувку, за что чуть был не лишён жизни хозяином башмаков. Спасли его быстрые ноги да вмешательство остальных.

— Если они пропадут, я сам пойду к профосу и про все ему расскажу! Зарубите это себе на носу! — орал точно взбесившийся Мельхиор.

Сумасшедший, да и только!

Не убивать же его. Опять же, без пользы разрушишь заповедный восьмиугольник 4М и 4Г. Да и зачем силы тратить. И без этого слишком многие мечтают увидеть убийц графини и её племянника поднимающимися на эшафот. После непростых переговоров с упрямцем, удалось договориться, что Мельхиор сам спрячет свои драгоценные башмачки и достанет, когда все благополучно завершится. Пришлось чуть ли не на Библии клясться, что никто не пойдёт за ним следить и высматривать.

Когда Мельхиор, поминутно оглядываясь, удалился искать место тайное, обетованное, а вся семёрка мирно расположилась у костра, Маркус, сплюнув в угли, вдруг со смешком произнёс:

— Слушайте, а вдруг кто другой найдёт и опустошит его тайничок. Он же нас ночью перережет всех.

Однако никто почему-то не поддержал Маркусову шутку. Михель, несмотря на жар костра, зябко передёрнулся, словно уже ощутил на горле холод алчущей стали.

— Это чёртово расследование нас всех рассорит и во врагов обратит, — процедил Гюнтер, также сопровождая свои слова смачным плевком в костёр.

— Все Мельхиор помешанный. Помните, когда окончил свои дни знаменитый на всю армию карточный шулер Фриц, Мельхиор отрубил его палец, смастерил ладанку-амулет, повесил на шею, говоря, что это здорово поможет в играх.

— Ну и?

— Ну и проигрался в пух и прах в первый же вечер.

— Нельзя сидеть сложа руки и ждать, пока нас всех затребуют к палачу, — рубанул рукой воздух Гийом.

— Ну так я вам вот что скажу, — пододвинулся ближе Макс, — есть тут мыслишка одна.

Любой дозор или вахта — скука смертная, даже если сидишь под носом у врага, в отводном карауле[72]. Там даже тоскливей: ни тебе костерка развести, ни в кости перекинуться, даже пошептаться порой нельзя.

Особливо бесит любого пехотинца, когда им начинают замазывать разные дыры: ставят караулить артиллерию, пороховые погреба, обозы либо оберегать какую-нибудь важную персону из штатских штафирок. На таком поганом посту и позабыть про тебя вполне могут: из роты откомандирован и здесь для всех чужой.

Пост у армейского застенка не исключение. Обращать честного солдата в пособника живодёров — что может быть позорней. То, что, добывая пропитание или развлекаясь, солдаты выдумывают для крестьян такие мучения, что никакому заплечных дел мастеру и не снились, отношения к дознавательской братии не меняло.