Ландскнехт шагает к океану

— Что вы, ребята, — стараясь говорить как можно ровней и естественней и сам чувствуя, как убого и фальшиво получается, забормотал капрал, — да откуда ж у меня может быть целый дублон? Неужто вы запамятовали, когда жалованием последний раз всех нас побаловали? Это ж вы на добычу можете отлучиться, а я-то всегда тут, безвылазно при роте... А вообще-то мне надо по делу, пошёл я. Да и вам давно уж пора в строй... Это ж я так, в шутку, про дублон ляпнул.

Опасаясь показать спину, капрал попятился задом, поминутно запинаясь. Отойдя на безопасное, по его мнению, расстояние, он повернулся и затрусил, слабо соображая куда — главное, подальше.

В более подходящий для веселья момент, восьмёрка вдоволь бы нахохоталась над манипуляциями капрала, но сейчас чувство неясной тревоги, передавшееся от мудрого Гюнтера, сожрало смех ещё в утробе глоток.

Быстро потухли разгоревшиеся было при упоминании о дублоне глаза. «Не до жиру — быть бы живу».

И вот они в разомкнутом строю. Разомкнут — это чтобы всех было видно. Лица бледны, побелели и пальцы рук, судорожно сжимающие оружие. Впрочем, кто в них особо вглядывается. Мало ли больных и немощных, едва доковылявших до плаца. Вон капрал на правом фланге тоже дрожит как лист на ветру. Ведь если начать разбираться, за половиной солдат в строю какой-нибудь грешок да отыщется. И неизвестно, смогли ли они так же умело замести следы, как 4М и 4Г. Вообще для любого служивого это неожиданный и не самый приятный сюрприз. Поджариваешь колбаску, истекая слюной, бросаешь краплёные кости, точно поставив на выигрыш, уламываешь деваху, верно чуя, что через пару слов или пару медяков, она позволит тебе полакомиться своими прелестями, погружаешь усы в плотную прохладную пену, намереваясь осушить разом полкружки — и тут на тебе, барабан. Стой, понимаешь, ёжась от пристальных взглядов и дурных предчувствий. Солдаты негромко переговаривались, взглядом отыскивая знакомых в стоящих напротив. Почти каждый, прослуживший более трёх месяцев, отметил, как поредел строй. И это не боевая убыль. Кабы жалование вовремя выдавали — вчетверо бы народу прибавилось. Кое-где уже от затянувшейся паузы начали лениво переругиваться, поминая былые обиды, а то и переплёвываться, стараясь плевком непременно украсить рожу соперника. Забегали офицеры, замелькали капральские палки — гул несколько схлынул.

Все, словно по команде, повернули головы налево. Михель почувствовал, как сердце, отчаянно сжавшись в комок, плюхнулось вниз и разбилось вдребезги, ударившись о мозолистую пятку. Было от чего.

Впереди важно вышагивал опохмелённый профос. А за ним, поддерживаемая с двух сторон помощниками профоса, забинтованная, бледная, но живая — Мадонна, Максова подружка! Дальше, тоже почему-то в окружении профосовых служек, — бежавший от них в лесу гайдучок.

— Доверились, называется. И кому? Двум пьянчужкам, один к тому же хвастун, — разрядил могильную тишину Гюнтер.

— Говорил же, к шведам надо было рвать, — заныл за спиной Маркус.

— Отбегались, браток. И ты, и мы, — рассудительно ответил Мельхиор. — Походил, называется, обутым.

Михель скосил глаза влево и вниз и внезапно ему захотелось заорать на весь мир от бессильной ярости. Мельхиор вырядился в свои башмаки!

— У нас не двое дураков, Гюнтер, их трое, а вернее, все восемь, — хрипло прошептал он.

Почувствовав, что речь идёт о нём, Мельхиор завозился, переступая с ноги на ногу.

— А что я? Дрожи тут день и ночь, что найдут да покрадут моё сокровище. К тому ж вы сами клятвенно уверяли, что девка на небесах — кого бояться? А может, я желаю и умереть в новых башмаках — одна радость в жизни осталась. Пусть меня и вздёрнут в них, и в могилу вместе с ними положат.

— И не надейся, — не удержался до этого пришибленно молчавший Макс, — палач обязательно заберёт их себе, а потом продаст.

— Макс, Макс, слышишь меня, — зловеще-рассудительно зашептал Георг, — и не воображай, что в петлю занырнёшь. Я ведь тебя вперёд изничтожу. Как только зачнут нас из строя тягать, так и зарежу. А если оружие отберут, я ведь тебе, сучонку, горло зубами вырву, хоть напоследок потешусь.

— Я-то что, что я? Это вон Гийом пикой ширял, с него и спрос.

Гийом предпочёл отмолчаться.

Казалось, ещё мгновение, и восьмёрка старых боевых товарищей превратится в визжащий клубок режущих и топчущих друг дружку непримиримых противников.

— Хорош собачиться, вояки, — Гюнтер, как всегда оказался наиболее хладнокровным. — Вляпались, так хоть имейте честь умереть достойно. Вы ведь всё ж таки ландскнехты, а не стадо баб. Молите Деву Марию о чуде, а кто не верит в чудеса — молите подарить смерть лёгкую, непозорную.

Михель послушно закрыл глаза, но Дева-заступница появилась сначала с лицом матушки, а затем — вот нечистый что вытворяет — с лицом Максовой подружки, их общей погибели. Михель решительно открыл глаза: чуда на сегодня не предвидится, а завтра оно ему и даром не надобно.